Ночь, сон, смерть и звезды - Джойс Кэрол Оутс
Джессалин запротестовала: мол, она смеется не над ним.
Значит, над чем-то, предположил он.
Добродушный, веселый. Его (кажется) не оскорбило, но слегка задело то, с какой сухостью Джессалин отреагировала на его поцелуй.
Да, он, конечно, понимает ее чувства. Ее жизнь в какой-то момент сломалась.
Когда умер его отец (совсем молодым, в пятьдесят один год), мать потеряла волю к жизни. Как будто вошла в тоннель души и отдалилась от домочадцев, даже когда все были рядом.
Он поразил Джессалин торжественным прочтением протестантских стихов, которые она последний раз слышала, наверное, еще подростком.
Иисус прошел эту пустыню,Прошел в одиночестве.Никто не мог сделать это за Него,Он должен был пройти ее сам.Мы тоже должны пройти эту пустыню,Должны пройти ее сами.Никто не может сделать это за нас,Мы должны пройти ее сами…[42]Я не религиозен, признался Хьюго. Но стихи прекрасны и точны. Не нужно верить в Иисуса, Сына Божьего, чтобы понять, насколько это справедливо.
Джессалин поспешила с ним согласиться. Ее глубоко тронуло то, как он это прочитал, на него не похоже. Хотя в душе она с ним не согласилась. Во всяком случае, не на сто процентов.
Этот путь может с тобой пройти еще кто-то. Рука в руке. Такое тоже бывает.
У него должно быть много секретов, предполагала она.
Секретов, связанных со смертью.
Он уже в том возрасте, когда мог потерять не только родителей и дедушку с бабушкой, но и других близких. Со временем, вероятно, она про это узнает.
Если захочет. Если проживет достаточно долго, чтобы прийти к этому знанию.
Например, что он делал на кладбище в тот вечер, когда их впервые свела судьба.
Хьюго уклончиво сказал, что то была чистая случайность. Он фотографировал посетителей и как раз убрал камеру, когда…
Разглядев в его лице боль и печаль, она тронула его за кисть и спросила, что не так, и после паузы он признался, что пришел на могилу близкого человека.
Джессалин подумала: Он не хочет уточнять. Что ж, мне следует уважать его личную жизнь.
И она не стала спрашивать. Представила себе реакцию собственных детей на ее избыточную вежливость: Господи, мама, ну почему ты не спросила! Что с тобой?
После ужина ее гость направился (без приглашения, из чистого любопытства) в другую часть дома, которую Джессалин вовсе не горела желанием ему показывать. Прошел через длинную неосвещенную гостиную в небольшую комнату, которую покойный Уайти окрестил салоном Джесс.
Он чувствовал себя неуютно среди вещей, ею унаследованных. Светильники, стулья с думочками, атласные подушечки, темно-красный плюшевый диван. Стеллажи из кедра, заставленные романами (в основном женскими), к которым добавились книжки в бумажной обложке, когда София съехала отсюда.
В эти комнаты Джессалин уже давно не заглядывала. Недели? Месяцы? Вдова редко покидает обжитое жилье, поэтому часть дома, как и часть ее мозга, со временем превратилась в «ничейное пространство», неизведанное и окоченелое.
Она вообще как-то мало задумывалась о доме, только когда ее спрашивали (кто-то из благих побуждений, а кто-то внаглую), не собирается ли она его продавать, и если да, то когда.
Ее дети были против продажи их дома. Даже Вирджил, с презрением относившийся к материальным вещам, делался озабоченным, когда разговор заходил на эту тему.
Том сразу сказал, что мама не вправе продавать дом и что в случае чего-то серьезного они все по-тихому собираются туда вернуться.
Джессалин было непонятно: это он так шутит? – и ее охватывала тоска: Ну все, довольно!
Но нет. Конца не предвидится, и нечего на это рассчитывать.
Хьюго Мартинес удивлялся размаху этих хором. Может, в его голосе и сквозила ирония, но неуважения она не почувствовала.
Джессалин извиняющимся тоном произнесла:
– У нас же была большая семья. Пятеро детей.
Прозвучало нереально. Пятеро детей. Была семья. Сейчас у Джессалин не хватило бы сил воспитать даже одного ребенка, даже маленькую Софию.
Словно читая ее мысли, Хьюго рассмеялся. Что тут обсуждать! Наши дети из нас выходят и от нас уходят. Ты чувствуешь себя не более чем сосудом, видя их уже взрослых, почти чужих, полностью от тебя независимых.
Совершенно верно. Если раньше Джессалин считала, что София очень на нее похожа, то теперь, наблюдая за ней, вроде бы живущей с мужчиной по имени Алистер Минс, значительно старше ее, но ничего не рассказывающей о своей личной жизни, она видела, что новая София совсем не напоминала свою мать.
У Тома тоже что-то происходит – говорят, уехал от семьи в Рочестере. Но когда Джессалин его про это спросила, он послал туманную улыбку куда-то поверх ее плеча, словно там находился некто, кому не следовало ничего объяснять.
Она неохотно включила несколько светильников в заброшенной части дома. В гостиной – витражные лампы. Великолепные, старинные лампы фирмы «Тиффани», излучающие теплый свет. Хьюго внимательно их изучил.
И признался, что раньше видел их только в музее.
Джессалин сказала, что это не такая уж и редкость. Но умолчала о том, что знает несколько домов, где есть такие же лампы.
Хьюго провел указательным пальцем по стеклянной поверхности, оставив на ней пыль. Ах, как неловко!
Хьюго остановился перед кабинетным «Стейнвеем», на котором давно по-настоящему никто не играл.
Фантастика! Он был в полном восторге.
От его недавней меланхолии не осталось и следа. Он похож на ребенка, подумала Джессалин. Живой как ртуть.
Хьюго зажег напольную лампу, откинул крышку и прошелся по отдельным клавишам. И в этих разрозненных нотах прозвучало столько красоты, что она задохнулась от счастья.
Гость присел, его ловкие пальцы забегали по клавиатуре. И тут Джессалин немного напряглась. Сейчас раздадутся расстроенные ноты. После смерти Уайти у нее так и не дошли руки до приглашения настройщика. До многого не доходили.
Его смелость была достойна восхищения. Сел без приглашения и сразу подкрутил табуретку под себя. Вот так же парковщики и автомеханики подгоняют под себя сиденье чужой машины, тем самым с ходу заявляя свои права.
Звуки рояля должны быть слышны в самых дальних комнатах дома, подумала хозяйка.
Хьюго пролистывал стоявшие на пюпитре ноты. София, бравшая уроки музыки, добросовестно делала фотокопии наиболее простых/медленных композиций Баха, Моцарта, Шопена, Джона Филда, Эрика Сати, Белы Бартока. Подобно матери, София умело играла на уровне школьной ученицы, без вдохновения, но честно, несколько робея, стараясь не глядеть на клавиши, чтобы сделать приятное учителю музыки.
Джессалин брала уроки на протяжении десяти лет. Софии было позволено бросить это дело через шесть.
Хьюго Мартинес играл на рояле с нагловатой уверенностью мальчишки, никогда не бравшего уроки музыки, а значит, никогда не огорчавшего своего учителя. Играл явно на слух – наугад и с демонстративной разудалостью. Большие руки, широко расставленные пальцы. Он с наслаждением набрасывался на клавиатуру, и Джессалин все никак не могла понять,
