Ночь, сон, смерть и звезды - Джойс Кэрол Оутс
Стемнело. В Питтстауне, в миле от них, над рекой взлетали фейерверки.
Хьюго настроил камеру, чтобы поснимать ночное небо. Снопы разноцветных ракет напоминали пестрые кусты роз на фоне ущербного месяца и филиграни облаков. И все это в рамке из темной листвы над головой.
Броская красота для невзыскательного зрителя, подумал Вирджил. Толпа, не привыкшая задумываться, будет громко ахать.
Уайти любил фейерверки, но при этом подчеркивал: смысл этого действа сразу становится понятным, а дальше – простое повторение.
Хьюго отправился с камерой к реке. Снимать фейерверки. Какое облегчение – побыть какое-то время без него.
– И давно ты с ним знакома, мама?
– Даже не знаю… все так неожиданно.
Джессалин говорила уклончиво. Она явно была смущена тем, что Хьюго оставил ее с сыном один на один.
Может, она не отдает себе отчета в случившемся. Или не находит подходящих слов. И не думает извиняться.
Вирджил вспомнил, как Хьюго Мартинес, один из местных активистов, в конце восьмидесятых участвовал в профсоюзном объединении гражданских служащих Хэммонда, когда Уайти еще был мэром. Гражданские служащие включали в себя преподавателей публичных школ и муниципальных колледжей, мелких чиновников и даже работников кафетериев и охранников городской Ратуши. Хьюго тогда был руководителем художественного отделения местного колледжа, и он возглавил забастовку, которая разозлила городскую власть, и в какой-то момент мэру, Уайти Маккларену, пришлось вмешаться. Вирджил хорошо помнит, как в школе все радовались отмене уроков. Каждый вечер по телевизору показывали «забастовку»: пикеты, полицейские аресты, обвинения с обеих сторон, даже вандализм. Уайти – их отец! – выступал по телевидению с омраченным лицом и твердыми заявлениями. Мы не потерпим анархии. Мы не поддадимся шантажу. Насколько было известно Вирджилу, насилие против бастующих не применялось, по крайней мере, СМИ о таких случаях не сообщали.
Еще молодой темноволосый Хьюго Мартинес, воинствующий, задиристый, повсеместно называемый хиппи-анархистом, оказался в центре внимания массмедиа, в основном очень критического. Были расовые выпады против него как латиноамериканца, кто-то считал его коммунистом. Но и без гламура не обошлось, ведь он так напоминал Че Гевару. Стоя перед Ратушей, он кричал в мегафон: Городские власти Хэммонда не задобрят нас своими лживыми компромиссами, коррупционными делами и рабскими зарплатами, как и не запугают угрозами применения силы!..
В конце концов Хьюго и его соратники-демонстранты были арестованы. На них надели наручники и в полицейском фургоне отвезли в следственный изолятор. На это, скорее всего, и намекал Том, когда орал в телефоне, что их мать связалась с коммунистом, бывшим заключенным.
Забастовка вскоре закончилась. Власти разрешили городским служащим вступить в профсоюз, но с ограничениями, и предложенные им контракты не отвечали заявленным требованиям. Пришлось пожертвовать несколькими лидерами, чтобы сформировать новую коалицию. Экстремисты вроде Хьюго Мартинеса были выгнаны с работы или сами уволились под нажимом.
Интересно, что об этом известно матери? В том, что Хьюго отлично знает, чьей женой она когда-то была, Вирджил не сомневался.
Хьюго так и остался в Хэммонде. Продолжил работу художника и деятельность активиста, и хотя отчасти она совпадала с интересами Вирджила, вместе они никогда на пикеты или демонстрации не выходили. В каждом сообществе есть такой «бунтарь», которым восхищаются и которого недолюбливают примерно в равных пропорциях.
Как и другие друзья-художники, Вирджил восхищался работами Хьюго Мартинеса. Даже слышал, как тот читает стихи в муниципальном колледже, куда его приняли обратно при новой администрации. Где-то у Вирджила в его беспорядочном книгохранилище лежит подписанный автором сборничек.
В уже сравнительно недавние времена Хьюго включился в борьбу за «прощение» и «освобождение» тех, кто был «несправедливо осужден». Вирджил слышал об этой группе и даже подумывал, не вступить ли в нее.
Зато сейчас при желании он может совершить пожертвование. Благое дело, моральный импульс. Жертвовать – это всегда хорошо.
Уайти бы его одобрил. Отец всегда вскипал от несправедливости. Разве он не пожертвовал своей жизнью, совершив отчаянный (и заведомо бесполезный) жест против несправедливости?
– Ой! Смотрите…
Последний пароксизм фейерверка, снопы, один за другим, невероятной цветовой гаммы. Крики восторга. Вирджила раздражала эта вакханалия, требующая всеобщего восхищения.
К тому времени, когда Хьюго вернулся, совсем стемнело. Джессалин уже нервничала, не понимая, где ее спутник. Хозяева зажгли фонари и уговаривали всех пока не расходиться. Но барбекю подошло к концу, и гости начали покидать площадку. Вирджил втайне надеялся, что сладкая парочка позовет его с собой, не важно куда, но, когда Хьюго сделал такое предложение, и, кажется, вполне искренне, при этом сжав его за предплечье, Вирджил засомневался.
– Пора домой! – Он собирался встать с утра пораньше и поработать.
Вообще-то, он хотел улизнуть, чтобы не видеть, как они покидают вечеринку, держась за руки… и вместе уезжают… вероятно, на его машине.
Не хотелось думать о том, что Хьюго останется на ночь в доме Джессалин – в его доме! И невозможно было предположить, что она останется ночевать у него.
А может, ни то и ни другое. Недостойно рассуждать о таких вещах, да и не его это дело.
Джессалин поцеловала сына на прощание. И с грустью в голосе спросила, не поужинает ли он с ними в ближайшее время. Пока Хьюго еще здесь.
Вирджил пробормотал, что он не против.
– Я тебе завтра позвоню, и мы уточним день.
– Мама, я тебе сам позвоню. Когда я на ферме, мой мобильный не всегда срабатывает.
– Хорошо. Тогда сам мне позвонишь. Ловлю на слове!
Уже уходя, он подтвердил, что позвонит.
Пока Хьюго еще здесь – эти слова, произнесенные с печалью, еще долго звучали у него в ушах.
Они держались друг за друга.
А ты сбежал, трус.
* * *И в начале августа это случилось. Наконец-то.
Как долго он этого ждал. Грезил, лежа без сна.
И вдруг, совершенно неожиданно, после того как он помог Амосу Кезиахайе разобрать небольшую выставку его работ в местной галерее и погрузил их в свой фургон, чтобы отвезти обратно в студию на Медвежьей горе… после того как по пути они зарулили в таверну, чтобы по предложению Вирджила перекусить и отпраздновать, поскольку Амос продал несколько своих литографий и скульптур за две тысячи баксов с лишним (а его выручка составила меньше девяти сотен)… после того как Кезиахайя принял приглашение Вирджила посетить его хижину и выпить по стаканчику и они проговорили почти два часа, в основном об опыте Амоса в Соединенных Штатах (он воспринимал американскую жизнь с удивлением и тревогой: «этот плохо скрываемый расизм», «их оптимизм мне напоминает детские воздушные шарики»)… после того как Вирджил явно перебрал пива, принимая эйфорию и оживление молодого нигерийца за особые флюиды между ними и дрожа от возбуждения и надежд (перед его мысленным взором еще стояла живая картинка: мать и Хьюго Мартинес, никого не стесняясь, держатся за
