Почти 15 лет - Микита Франко
Но так, как Артура – никого и никогда. Если бы у него было ружье, он бы выстрелил. Если бы он был один, он бы его убил.
Он знал это настолько точно, что дал биту Мики – ему нельзя было бить самому. А Мики он бы не позволил перейти грань – убийство мешает спокойно спать по ночам. Контролируя чужие удары, легче было контролировать самого себя.
Потом, в лифте, когда он вёз едва стоящего на ногах Артура на восьмой этаж, он говорил ему всё, что думал – настолько честно, что это было даже нечестно. Нечестно, что эта откровенность досталась именно ему, такому мерзавцу.
Он говорил:
— Я помню его вот такого роста, — и Лев показал расстояние от пола до своего колена. – Он был маленький, еле-еле ходил и нёс какую-то белиберду, смысл которой даже Слава не всегда понимал. Он засыпал под политические передачи и плакал, если на телеке переключали «Первый канал». Однажды мы выронили его из коляски, и он потом два месяца ходил с фингалом под глазом. И ты, сволочь, сделал с этим малышом такое…
Артур посмотрел через силу возразить:
— Я сделал это со взросл…
— Заткнись нахуй, — процедил Лев. – Заткнись, или я убью тебя прямо здесь и сейчас.
Двери лифта открылись, и Лев с облегчением вытолкнул Артура наружу. Тот, не удержавшись, начал падать на пол, пачкая кровью изо рта и носа старую подъездную плитку, но Лев уже жал кнопку первого этажа.
— Дальше сам доберешься, — бросил он, прежде чем двери съехались обратно.
Когда он спустился вниз и посмотрел на счастливого, перепачканного кровью Мики, стало очевидно: ему будет трудно объяснить это Славе.
И ему было трудно.
Пока Мики отмывался от крови в ванной комнате, Лев пересказывал Славе всё, что узнал в кабинете Дины Юрьевны, всё, что услышал на записи, и всё, что они сделали с Артуром. Подробно. В какой-то момент ему показалось (и он был почти уверен, что так оно и было!), Слава улыбнулся, слушая, как они расквитались с этим уродом.
Но когда он закончил рассказ, прежний, знакомый Слава вернулся:
— Это было неправильно.
Ну, кто бы сомневался…
— У него и так проблемы с насилием, как можно было додуматься дать ему биту? Ты даже не понимаешь, насколько это нездорово!
— А, по-моему, это самое здоровое насилие, что когда-либо было в его жизни, — заметил Лев.
— Насилие не может быть здоровым.
— Думай что хочешь, мне плевать. Я, по крайней мере, хоть что-то сделал.
— Так я вообще об этом не знал!
— А если бы знал, то что? — раздражился Лев. — В полицию ты пойти не можешь. Что тогда?
Слава замолчал и Лев почувствовал себя победителем в споре. Конечно, он уже понял: это всегда не та дорога.
А той нет. Может быть, смысл в том, чтобы просто смириться: ты всегда не прав, всегда травматичен, всегда являешься причиной для многолетней психотерапии в будущем.
Он попытался вернуться в то состояние обнаженной откровенности, какое вдруг застало его в лифте с Артуром.
— Слава, это же наш малыш Мики, — проговорил Лев. – Неужели тебе не больно?
— Мне очень больно, — глухо отозвался Слава.
— И мне очень больно.
Может, если что-то и могло их сейчас примирить, то только общее несчастье. Лев сделал несмелый шаг к нему навстречу, а Слава подался вперед. Они обнялись.
Это было странно. Ни интимно, ни романтично, ни страстно. Просто очень нужно.
Отстраняясь, Лев опустил ладони на комод, невольно зажимая Славу в ловушку из своих рук, и проговорил:
— Он это заслужил. Он заслужил хуже, чем то, что мы сделали.
— Я знаю, — ответил Слава, отводя взгляд.
— Тогда пойми меня.
Слава то ли вздрогнул, то ли кивнул.
И Лев хотел поверить, что они поняли друг друга. И что эта близость, возникшая между ними на мгновение, и объятие, вдруг позволившее перешагнуть барьеры, поможет вернуть им и что-то большее.
Поэтому он и спросил, уходя:
— Можно я заеду потом?
Поэтому он и сказал, услышав отказ:
— Я люблю тебя.
Поэтому всё внутри рухнуло, когда Слава ответил:
— Иногда это похоже на наказание — быть тем, кого ты любишь.
Почти 15 лет. Слава [64]
Конечно, он злился.
В его злости было много побочных чувств: злорадное «Я же говорил!», которое хотелось бросить Льву в лицо, потому что… потому что он действительно говорил! И самым страшным теперь оказался даже не факт насилия, а отсутствие удивления. Вот что поразило Славу больше всего: он отнесся к информации Льва как к новости, неизбежность наступления которой всегда понимал, но трусливо не читал заголовки газет.
Теперь его ткнули в заголовок носом.
Твоего старшего сына изнасиловали, ты знал об этом еще в июне, но ничего не предпринял.
Твой младший сын уронил на себя ворота, ты знал, что ему плохо, задолго до этого, но ничего не предпринял.
Распишись в собственной беспомощности, лузер.
С детьми хороших родителей такого ведь не случается, да? Он всё время об этом думал. Он думаю: с Юлей он бы никогда… Или: в детском доме он бы никогда… Каждое его решение теперь казалось Славе провальным: всякий раз, когда он думал, что спасает детей, он утягивал их за собой в бездну.
И, кроме того, что он ни за чем не смог уследить, он еще и провалился как пример для подражания.
Становясь родителем в двадцать лет, Слава представлял себе иначе тот образ отца, который будет вдохновлять его сына. Он воображал, как покажет Мики, что совсем не обязательно говорить на языке силы, чтобы быть «настоящим мужчиной». Он думал, что сможет объяснить своим примером, что «настоящий мужчина» — это морально устаревший конструкт, и любой мужчина – настоящий, если он чувствует себя таковым. Стараясь не навешивать на Мики никаких долженствований, он всё равно угодил в родительскую ловушку ожиданий: он ждал от него мягкости, эмпатийности, отказа от насилия и приверженности пацифистских взглядов.
Теперь его сын, только-только отмывшись от чужой крови, с удовольствием выдавал жестокие, изуверские конструкции слов: «Я черпаю энергию из крови насильников!» и «Нет, это было хорошо, это было очень хорошо».
А потом он, с вдохновенным восторгом, сказал фразу, об которую тот образ отца, который годами выстраивал Слава, разбился в пух и прах.
«А
