Повесть о десяти ошибках - Александр Шаров
Бобр подплыл к берегу, заросшему кустарником, вынырнул и пошел хорошо утоптанной тропинкой. По краям сугробами громоздился снег. В одном месте тропинку пересекали две нити следов: овальные отпечатки, напоминающие медвежью лапу, а рядом небольшие, глубоко продавившие снег кружки. Бобра эти следы не удивили и не обеспокоили.
У старой ветлы Седой остановился и огляделся. При свете луны внизу темнел гребень плотины. Выше плотины ручей разлился, образовав озеро. К тропинке примыкал участок свежих бобровых погрызов; правее, от пеньков ив, сваленных бобрами год и два назад, уже потянулись боковые ветви; было похоже, что вдоль берега узкой полосой прошла буря и сломала деревья, которые встретились на пути.
Следы вели к большому пню. Там, глубоко задумавшись, сидел человек с деревянной ногой; правая, здоровая, нога была обута в валенок. Заметив Седого, лесничий Петр Гордеевич Трошин слегка кивнул бобру, как старому знакомому.
По существу, и бобр, и человек были озабочены одним и тем же: приближалась весна, по всей видимости, дружная, бурная и многоводная, — каждому жителю леса предстояло по-своему приготовиться к ней.
То, что весна близко, было ясно и без календаря. Снег вокруг деревьев становился темным. Из-под сугроба на бобровую тропку выбился слабый ручей; ночью он замерзал, но днем таяние возобновлялось с новой силой.
Бобр соскользнул С берега на лед и побрел к плотине. Трошин проводил его взглядом. Ночь выдалась светлая и тихая. В такую ночь хорошо думается, и лесничему вспомнилось время, когда Седой был бобренком, не было здесь ни плотины, ни озера, — давнее время.
Служил тогда Трошин за двести километров от здешних мест, звероводом бобровой фермы Федоровского заповедника. Работа Трошину нравилась; нравилось и то, что ему, человеку одинокому, никто не мешает подниматься, когда вздумается, хотя бы ночью, и часами наблюдать за жизнью зверей.
Как-то в свободную минуту Трошин сказал Валентине Андреевне, заведующей зверофермой:
— Я так полагаю, от бобров и пошли сказки про русалок. Очень похоже, когда они из воды вылезают: хвосты — вроде рыбьи, стоят рядышком на задних лапах, будто только что хоровод водили…
— Ну, я себе русалок представляла красивее, — рассмеялась Валентина Андреевна.
Трошин поглядел на девушку неодобрительно, спорить не стал и отошел.
Старое, давнее время…
Трошину вспомнились первые месяцы войны. В день, когда фашисты прорвались у станции Федоровской, пришло распоряжение постройки заповедника сжечь, а зверей с фермы выпустить в реку, чтобы они не достались врагу.
Приказ Трошин исполнил, как ни больно было разрушать, то, во что вложена жизнь; только Седого, сильного годовалого бобренка, с мехом, отливающим серебром, он захватил с собой в партизанский отряд.
Вторую неделю лесами и болотами отряд уходил от врага. Командир приказал выбросить все, даже самое необходимое, чтобы унести как можно больше боеприпасов и продовольствия. Но Трошин оставил бобренка у себя. Седой лежал в вещевом мешке за спиной, сжавшись между гранатами и пулеметными лентами.
На девятый день бобра обнаружили.
— Ты как, до самой победы думал вместе с бобром воевать? — строго спросил командир.
— Не знаю, — отозвался Трошин. — Только я не мог поступить иначе, поскольку мы на этих зверей столько труда положили. Когда война кончится — что ж, сначала все начинать? Да и как начнешь, если бобров совсем не останется?
Седой лежал на середине лесной поляны, испуганно поглядывая на партизан, окружающих его. В ночном свете мех бобра еще сильнее отливал серебром.
— Дается тебе два часа на бобра — устраивай как знаешь, — добавил командир.
Тогда-то Трошин отыскал в лесу ключ, от которого через заросли молодого осинника пробивался ручей. На берегу лежала сваленная ветром старая ветла, под корнями ее он вырыл нору для Седого.
«Бобр молодой, трудно ему будет самому построить домик, — думал Трошин, торопливо роя землю саперной лопаткой. — Да и как бы волк не задрал Седого, пока тот построит себе нору».
Партизаны ушли до рассвета и только через полгода снова попали в прежние места. За это время отряд выдержал много боев, почти половина старых бойцов погибла, а Трошин потерял левую ногу, но спустя три месяца после операции вернулся к товарищам.
Пробираясь сквозь густой кустарник к ручью, он сразу увидел осиновые пни с коническими погрызами и по следам, по количеству поваленных деревьев определил, что Седой обзавелся семьей.
Бобры не теряли времени даром. Через ручей протянулась плотина метров в пятьдесят длиной, и выше нее разлилось озеро, совсем изменив здешние места.
«Быть тебе хозяином над всеми водяными крысами и, выдрами и выхухолями, которые непременно обживутся здесь, — подумал тогда Трошин. — Над утками, которые прилетят весной, и над рыбами. Быть тебе хозяином, Седой, потому что только благодаря тебе появилось это лесное озеро и потому что нет и никогда не будет тут зверя более умного, работящего и сильного. Это уж так! Это я знаю!»
Трошин сидел на пне, вспоминал прошлое и наблюдал за тем, что происходило вокруг.
Бобр взобрался на гребень плотины и издал негромкий шипящий звук. Два черных бобренка, сыновья Седого, вынырнули из полыньи и поспешили на зов отца; матери с ними не было — еще осенью, до заморозков, ее задрали волки. Отец и сыновья дружно принялись за дело. Слышался скрип резцов, хруст ломающихся сучьев. Бобры прогрызали отверстие в плотине, отрываясь иногда, чтобы оглядеться и прислушаться. Уже светало, но семья продолжала работу.
В глубине леса проревел олень, дятел с силой ударил по коре, прошумел ветер, и почти неслышно упал большой пласт снега, обнажив зеленую лапу ели. Еще один звук внезапно прибавился к тем, что наполняли лес. Это вода рванулась сквозь плотину. Расширив отверстие, проделанное бобрами, она падала с метровой высоты в нижнее течение ручья.
Седой прислушался к шуму, который все нарастал, бросился к полынье и скрылся.
А вода, обрадовавшись свободе, сильной, узкой, как нож, струей падала из верхнего озера в ручей, плавила снег, с шумом дробилась о лед.
Вода в озере постепенно убывала. Потеряв опору, лед, покрывавший озеро, начал медленно оседать; он хрустнул слабо и робко у припая, потом образовались широкие трещины, и с грохотом, огромными глыбами лед повалился в воду, нависая шатрами у берегов и плотины.
«Бобры прогрызли плотину, чтобы паводком не снесло всего, что они построили», — подумал Трошин.
Еще несколько минут грохот ломающегося льда стоял над лесом, все заглушая, заставляя все живое прислушиваться к необычным в эту
