Повесть о десяти ошибках - Александр Шаров
— Хорошо, что не твоя воля, — лениво отозвался Толька.
— Много ты понимаешь! — усмехнулся Юра.
Бобры принялись за еду. Они брали отрезок ствола в передние лапы и деловито поворачивали его, острыми резцами снимая зеленоватую кору. Юра снова лег и натянул шинель, укрывшись с головой.
— Холодно что-то, и в затылке ломит, — проговорил он, засыпая.
Толя положил руку на голову Юрке, отодвинув чуб в сторону. Лоб был горячий, потный, даже чуб намок.
Среди ночи Толя проснулся от громкого, необычно сердитого голоса Юры:
— Отделение, стройся. Лязгунов, за мной! Нетопырь работник, конечно, нетопырь работник!
Толя попробовал разбудить товарища, Юра повернулся на бок и застонал.
В вагоне было душно. Толя с трудом откатил дверь теплушки. Светало, мимо проносились поля, рощицы. Вершины елей выступали из белесого предутреннего тумана косоугольными парусами, и казалось, что деревья флотилией яхт плывут вперегонки с поездом. Потом роща оборвалась, по краям пути потянулись строения; еще не совсем рассвело, и в некоторых окнах желтел холодный электрический свет. Поезд приближался к крупной станции.
— Пить… — не открывая глаз, попросил Юра.
Толя отвинтил крышку от фляжки и приложил металлическое горлышко к губам товарища. Юра сделал несколько жадных глотков. Попив, он с трудом приоткрыл глаза и слабым, но довольно внятным шепотом проговорил:
— Не думай меня ссаживать, педагог. Даже не думай! Я скоро поправлюсь. А бобр тебя не послушается… Он зверь самостоятельный.
Поезд затормозил. Толя выскочил на ходу с фонарем в руке и, подняв его, подозвал дежурного, проходившего по путям.
…Когда Юру выносили из вагона, он снова очнулся, раскрыл глаза и попытался соскочить с носилок. Его удержали.
— Не имеете права, — бушевал Юра. — Я по заданию полковника! Толька, подтверди, что мы по заданию. Мы бобров везем. Не имеете…
У него не хватило сил, и он замолчал на середине фразы…
— Воспаление легких, — проговорил доктор, обернувшись к Толе. — Хорошо еще, вовремя захватили.
Толя услышал скрип осей, натужное дыхание паровоза, набирающего скорость, увидел вагоны, плывущие мимо, и, передав дежурному Юркин вещевой мешок, едва успел вскочить на тормозную площадку.
— Вот черт, чуть бобры без меня не укатили, — сказал он вслух, снимая с потной головы шапку.
Еще видно было, как над носилками поднимается в негодующем жесте рука — Юрка бунтует, потом люди исчезли из виду, пристанционные пути слились в один, потянулись перелески, за которыми поднималось воспаленно-красное солнце.
Перегон оказался длинным, и в свой вагон Толя попал часа через три. Прежде всего он по-новому, внимательно осмотрел хозяйство, оставшееся на его единоличном попечении. Справа вдоль стенки вытянулось одиннадцать клеток, в каждой по паре диких бобров, отловленных месяц назад и еще не привыкших к неволе. Они встречали Толю ударами хвоста по полу и негромкими угрожающими звуками. За клетками расположился небогатый продовольственный склад — трава, стволы деревьев, ящик с отрубями, вода в бочонке. Поодаль, в углу вагона, стояла клетка с четырьмя ручными бобрами с фермы Брониславы Николаевны.
Толя сложил губы, как Юрка, сжал зубы и выдохнул воздух, но, видно, шипение получилось какое-то не такое и на бобрином языке ничего не означало, — зверьки даже не взглянули в его сторону.
Давно надо было бы позавтракать, но хлеб и колбаса находились в Юркином вещмешке. Почувствовав, что он страшно голоден, Толя попробовал бобриного корма. Кора осины оказалась горькой, таволга — чуть сладковатой.
— Вот мы и побратимы, молочные, или, по-вашему, осиновые братья, — невесело проговорил он.
Становилось жарко, крыша вагона накалялась, и бобры укладывались спать до ночи. Толя тоже лег у открытой двери: тут было свежей и прямо в лицо дул ветер. Близко перед глазами с огромной скоростью проносились кусты, прошлогодние решетчатые щиты для снегозадержания, полянки с желтеющей травой.
В голову пришли две строки, услышанные когда-то или только что придуманные:
Дорога, дорога, без края, как море,
Куда ты ведешь нас — на радость иль горе?
В самом деле, на радость или на горе? Во всяком случае, начиналась поездка невесело.
Толя подошел к клетке с ручными бобрами. Они спали, сгрудившись в клубок, зарывшись мордочками в мягкий и густой мех товарищей. Дикие бобры спали беспокойнее. Что им снилось? Паводок, заливающий домик, волк, повстречавшийся на заветной тропе, течение, промывшее плотину?.. Да и вообще — снится что-либо бобрам? Должно быть, снится.
Тихо, чтобы не разбудить бобров, Толя сказал:
— Ну, вот что, ребята: до Куйбышева недалеко, а там нас встретит агент Зооцентра, перегрузит на самолет, и дальше мы с вами полетим в Сибирь, в таежную зону. Спите, набирайтесь сил, да и я посплю вместо обеда.
Говорил Толя, как советовалось в учебнике педагогики, отчетливо выговаривая окончания слов. Странно, наедине с бобрами он вовсе не заикался.
…В Куйбышеве вагон отцепили и загнали в дальний тупик. Побежать за хлебом было нельзя — не на кого оставить бобров. Толька лежал на пыльной траве около путей, глотая голодную слюну и с тоской вглядываясь в белесое небо.
Агент явился под вечер. Это был широкоплечий человек в новеньком кожаном пальто, с полным лицом и пухлыми, по-детски оттопыренными губами. Словно догадавшись о Толином бедственном положении, он вытащил из кармана чистый носовой платок, разостлал его на траве и быстро разложил на этой маленькой скатерти батон, сыр, чайную колбасу, металлические стаканчики, а посредине установил поллитровку.
— Прежде всего закусим, предварительно выпив, как в нашей местности заведено, — проговорил он, наполняя стаканчики.
С непривычки и на пустой желудок Толя сразу захмелел.
— А как с самолетом, когда полетим, Леонид Георгиевич? — все-таки спросил он про самое главное.
— Леонидом Георгиевичем пускай меня кто другой зовет, а ты попросту — «дядя Леня», как в нашей местности заведено.
От водки лицо дяди Лени несколько отяжелело и выражало важность.
— Ты меня — «дядя Леня», а я тебя — «молодой человек».
Неторопливо прожевав бутерброд, агент поднялся.
— Пошли воротнички смотреть!
Толя не сразу догадался, чего хочет дядя Леня.
— Шарики еще туго ворочаются, — добродушно улыбнулся агент. — Смажем дополнительно.
Пить Толе совсем не хотелось, но он постеснялся отказаться.
Когда после осмотра бобров вышли из вагона, агент удобно уселся на траве и, вытащив из кармана записную книжку, деловито спросил:
— Следовательно, сколько воротничков в наличности?
— Бобров? Двадцать шесть.
— А сколько в пути упокоилось под влиянием эпизоотий, стихийных бедствий и других научных явлений?
— Да ни один не «упокоился». Что вы говорите, дядя Леня! — растерянно улыбнулся Толя.
Агент отер платком пухлые губы, что-то тщательно зачеркнул в книжке, спрятал ее в карман и, зорко
