В раю - Пауль Хейзе
Он так сильно дернул за поводья, что лошадь, дрожа всем телом, остановилась как вкопанная; он находился среди безмолвного леса. Дорога, пролегавшая рядом с полотном рельсового пути, опустела. Он спрыгнул с лошади, бросил повод и растянулся близ дороги в глубоком, сухом мху, от которого так и веяло душистым лесным воздухом.
Так пролежал он долго, и если б ему не было стыдно самого себя, то он, конечно, залился бы слезами, как беспомощный, несчастный ребенок, которому сначала показали, а потом отняли самую заветную любимую игрушку. Вместо того чтобы предаться такому чисто женскому излиянию чувств, он бросился в противоположную крайность. Его непреклонная душа услаждалась чувством гнева и упорства, составляющим слабую сторону юного, мужественного сердца. Он скрежетал зубами, злобно озирался вокруг себя и держал себя вообще далеко не так, как подобает государственному мужу, которого предполагал в нем Шнец, — с чем, казалось, и соглашался его конь, который, слыша непривычные звуки и скрежет зубов, переставал щипать траву и с удивлением и как бы соболезнованием покачивал головою.
— Чем я виноват, — говорил с яростью Феликс, беседуя с самим собою, — что по забавной прихоти судьбы случай привел ее именно туда, где я предполагал зажить новою жизнью? Неужели же бежать от нее каждый раз, когда слепой случай нежданно-негаданно приведет ее в мое соседство? Свет достаточно обширен для нас обоих, и теперь, когда она знает, почему я раскинул свой шатер именно в этих местах, она все-таки остается в моем соседстве, чтобы я не имел возможности выйти из ворот, не подвергнувшись опасности попасться ей на глаза. Как, неужели мне нет доступа к здешнему озеру? Я должен лишить себя света и воздуха и задохнуться в мюнхенской пыли! Не значит ли это осудить себя на вечное заточение за какое-то небывалое преступление? Нет, я имею также обязанности и относительно самого себя. Зачем не показать мне, что я все это давным-давно забросил и живу так, как будто бы известных глаз вовсе не существовало на свете. Неужели же нельзя при встрече друг с другом равнодушно пройти мимо? Неужели же вечно будет продолжаться этот страх, точно перед призраком, и все будет казаться, что мертвая и погребенная любовь стоит за каждым углом улицы?
Он быстро встал, поправил растрепанные волоса и стряхнул с сюртука мох.
— И если бы глаза ее, — решил он свои колебания, — глядели на меня изо всех окон Штарнберга, я пройду преспокойно мимо — не опасаясь этих призраков.
Он опять вспрыгнул в седло и продолжал остальной путь рысцою, пробираясь через чащу леса, все более и более погружавшегося в полусвет сумерек.
Когда за верхушками дерев сверкнула синева озера и показались домики местечка, звездная ночь успела уже вполне развернуть свой темный покров, так что он мог проехать по улицам, не страшась быть узнанным.
Тем не менее ему было как будто приятно услышать во всех трех гостиницах один и тот же ответ, что на сегодняшнюю ночь нет свободной комнаты. Тогда он вспомнил о даче толстяка, бывшей часто предметом разговора между приятелями. Из данных ему указаний он мог прибыть туда вовремя, прежде чем друзья его улягутся спать. Он поспешно выпил глоток вина, передал своего коня человеку, обещавшему иметь за ним хороший надзор, и тотчас же отправился далее.
У него не хватило духу спросить о местожительстве Ирены, хотя он одну минуту и подумал об этом, хоть бы для того лишь, чтобы знать, как легче избегать ее. Но он не решился произнести этого имени и, закусив губы, побрел своим путем мимо садов и палисадников. Теплая ночь выманила всех жителей из домов. Под навесом плюща, в беседке, на садовых скамейках, балконах, в аллеях и на улицах было полно народу. Здесь и там явственно раздавался взрыв того таинственного смеха, который нередко вырывается среди глубокого молчания или тихой беседы, подобно высокой ракете, быстро вылетающей из общей группы огней фейерверка. В одном месте какой-то мужчина вторил вполголоса игре на цитре, в другом полный сопрано пел романс «Лесной царь» Шуберта, под аккомпанемент шумного рояля, в третьем доме раздавался концерт, в котором слышались звуки скрипки и кларнета. Тихие струйки ночного воздуха как будто сглаживали все диссонансы этих разнообразных звуков, которые, как щебетанье тысячи различных птичек в лесной чаще, сливались в один общий гармонический хор. Феликс невольно заслушался и остановился. Взор его случайно упал на хорошенький домик, весь в розовых кустах с палисадником, из-за которого выглядывали мальвы и подсолнечники. В доме царствовало совершенное безмолвие. В верхнем этаже был балкон, освещенный шаровидною лампою; наружная дверь была растворена; светлая комната казалась пустою. Вдруг, как раз в тот момент, когда кларнет должен был заиграть соло, в светлом окне балкона показалась тень. Стройная женская фигура остановилась сперва на пороге, потом выступила на балкон и, как будто желая лучше прислушаться, оперлась на перила. Черты лица нельзя было различить с улицы, хотя вещун-сердце и забилось в трепетном предчувствии, но Феликс страшился поверить его голосу. Вдруг тень зашевелилась; голова, как будто повинуясь чьему-то зову, повернулась. Около двух минут отчетливо рисовался профиль на светлом фоне дверной рамы. То была она: трепетное сердце узнало ее еще прежде и забилось теперь с двойною силою. Но видение скрылось внутри дома так же внезапно, как и появилось.
«Так вот где?» — Теперь он знал, теперь он заметил этот дом, который ему приходилось обходить. Феликс дрожал всем телом, и ноги не тотчас повиновались ему, когда он хотел оторваться от этого места и продолжать свое странствие. Он сбился, в душевном волнении, с дороги, пролегавшей вдоль озера, и забрел в сторону от нее к «семи источникам». Только здесь, в сырой гуще леса, понял он свою ошибку и стал ощупью, по звездам, пробираться на торную дорогу. Но он опять заблудился. Пот катился с него ручьем; тяжело вздыхая, прокладывал барон себе путь через чащу лесных побегов и кустарников и вырвался наконец, пыхтя, как подстреленный олень, на полянку, где увидел у своих ног колеи колес, а за маковками дерев — светлую синеву озера.
Полевой сторож, попавшийся тут же навстречу, указал ему настоящую дорогу. Барон увидел, что забрел далеко в сторону от цели своего путешествия; боязнь обеспокоить своих друзей слишком поздним ночным приходом придала ему крылья. Таким образом,
