В раю - Пауль Хейзе
Она приложила палец к губам и, прислушиваясь, взглянула на дверь, за которою снова послышались быстрые шаги барона. Шнец имел только ровно настолько времени, чтобы дружески пожать протянутую ему руку и кивнуть ей в знак согласия, что заключенная только что дружба останется тайною. Дядя вошел одетый совсем по-дорожному и торопил отъездом с таким же рвением, с каким прежде противился этому бегству в деревню.
Шнец сел в карету, чтобы проводить до вокзала дядю и племянницу. В первом этаже гостиницы были еще спущены шторы. Графиня еще спала. Конечно, не ради нее Ирена накинула на лицо вуаль, за которым, однако же, глаза ее не переставали блуждать взад и вперед по улицам и площадям, из опасения, чтобы тот, ради кого она обратилась в бегство, не занял бы какого-нибудь наблюдательного поста и не выследил бы ее.
Но его нигде не было видно. Только красивая, белокурая дама, переходившая через площадь в сопровождении мужчины и спутницы невидной наружности, обратила на себя ее внимание. Все трое должны были остановиться, чтобы дать дорогу их экипажу. Шнец узнал их только тогда, когда карета уже проехала, но живо раскланялся, махая шляпою, и поглядел им вслед.
— С кем это вы раскланиваетесь?
— Милая моя барышня, взгляните-ка попристальнее на этого господина. Он только скульптор, не пользующийся еще вполне заслуженной им известностью, по происхождению своему он только сын мужика; но я никогда не видал человека более благородного: он один своим присутствием в состоянии бы был облагородить дурное общество, в котором я имею обыкновение вращаться. Из обеих женщин одна очень недурная артистка, очень хорошая особа, а та, что налево от Янсена, — настоящая красавица.
— Вы, кажется, сказали: Янсена?
— Имя это поражает ваш слух? Вы, может быть, видели его произведения?
Она что-то сбивчиво возразила и выглянула из кареты, желая еще раз увидеть шедших мимо личностей. Вся кровь бросилась ей в голову.
Это был тот человек, у которого Феликс проводил дни, тот самый друг его детства, сообщество которого заменило Феликсу потерянное счастье.
В ней пробудилась тайная ревность, которой она, однако же, внутренне стыдилась. К счастью для нее, карета остановилась через несколько минут перед вокзалом и в последующей затем суете она умела настолько овладеть собою, что решилась откинуть свой вуаль, и, обращаясь со спокойным и веселым лицом к Шнецу, взяла с него слово в самом непродолжительном времени посетить их на берегу озера.
Свисток удаляющегося локомотива умолк уже давно, а наш кавалерист все еще стоял как вкопанный посреди залы, устремив неподвижный взор в землю.
— Тonnerre de Dieux![45] — пробормотал он, когда проходивший мимо мужик пробудил его от раздумья, — курьезные дела совершаются иногда с человеком! Вчера еще присутствие их обоих было для меня стеснительно. Я дорого бы дал, чтобы избавиться от всех хлопот, сопряженных с обязанностями дамского кавалера, — а теперь мне кажется, что без этой маленькой высочайшей особы я буду невыносимо скучать и буду казаться бесполезным в собственных глазах. Не будь я уже в очень зрелых летах и вне опасности захворать юношескими недугами и не имей я такой доброй жены, я, пожалуй, подумал бы — tonnerre de Dieux! И, напевая сквозь зубы французскую солдатскую песенку, медленно побрел он к своему жилищу, которое впервые показалось ему в этот раз мрачным и неуютным, каким оно было и в действительности.
ГЛАВА XI
Янсен и обе его дамы продолжали между тем свой путь; они были слишком заняты и озабочены собственными мыслями, чтобы обратить внимание на спутников Шнеца. Они вышли не на обычную утреннюю прогулку. Им предстояла далеко не маловажная задача. Дело шло о первом знакомстве ребенка с будущей его матерью. Юлия выразила еще накануне вечером настойчивое желание немедленно же взять к себе Франциску. План поселиться с Анжеликой был покинут, так как эта добрая душа не решалась расстаться со своими домочадцами, которые большею частью подтрунивали над нею. Таким образом, помещение Юлии по-прежнему представляло для нее и для ребенка достаточный простор. Жизнь вместе с ребенком должна была облегчить Юлии и ее другу год испытания. Так как все, что могло еще более скрепить их союз, было как нельзя более желательно для Янсена, то на следующий же день было предположено приступить к выполнению задуманного плана.
Но как ни энергично ухватился Янсен за эту идею, в нем, по мере приближения к ее выполнению, все более и более пробуждалось сомнение в возможности без борьбы вырвать ребенка из окружающей его теперь среды и ввести в новую обстановку. Не менее тягостно было на душе и у Юлии: то, что еще вчера ей казалось весьма понятным и легко исполнимым делом, представлялось ей теперь, наутро, делом весьма рискованным. С каждым шагом, приближавшим ее к цели, все тревожнее и тревожнее билось ее сердце. А что если ребенок не привыкнет к ней? Если при всем добром желании она сама не отдастся ему всею душой или не научится искусству воспитывать его как следует?
Она испугалась при этой мысли и бессознательно пошла тише. Янсен также укоротил шаг, так что веселая и беззаботная Анжелика должна была постоянно останавливаться и поджидать своих отстававших друзей.
Художница не утратила хорошего расположения духа. Счастье ее прекрасной, обожаемой подруги, роль, выпавшая на ее долю быть, так сказать, ангелом-покровителем тайного союза, авторитет, приобретенный протекторством над высокоуважаемым учителем, — все приводило ее в необыкновенно хорошее расположение духа. И когда спутники ее слишком злоупотребляли правом влюбленных — быть скучными, она неустанно развлекала их своею веселою болтовнею.
— Дети! — воскликнула она, ежеминутно останавливаясь в ожидании отстававших спутников и опахиваясь платком, чтобы освежить разгоревшееся от жары лицо, — мне впервые приходится играть роль покровительницы влюбленных, и клянусь куполом вот этой протестантской церкви, что никогда не возьмусь более за эту роль, не выговорив себе экипажа. Что вы не особенно разговорчивы — это в порядке вещей и, во всяком случае, лучше, чем если бы вы разговаривали друг с другом сонетами, как Ромео и Юлия, что я находила донельзя глупым даже на театре. Но ползти с вами как улитка, среди этого чуть ли не африканского зноя, которого вы, впрочем, снедаемые более жгучим внутренним жаром, вовсе не замечаете, это — подвиг, превышающий силы женщины почтенных лет и моей комплекции. Поэтому мы бросимся в первые попавшиеся дрожки, где я, зажмуря глаза, могу предаться размышлению, почему любовь — такое изобретение, которое делает из самых лучших людей меланхоликов.
Жилище Янсена
