В раю - Пауль Хейзе
Юлия молчала. Через несколько времени она сказала:
— У него такие глаза, каких я еще нигде не встречала. По этим глазам видно, что он не очень счастлив; талант не делает его, значит, вполне счастливым. Не находишь ли ты этого? Странные особенные глаза, точно у человека, который целые годы жил в степи, где одна только земля и небо и ни души человеческой. Знаешь что-нибудь про его жизнь?
— Нет, сам он никогда ничего не рассказывает, и никто не знает, что с ним было до приезда его в Мюнхен. Это случилось пять лет тому назад. Но посиди еще немного… так!., мне надо еще чуть-чуть поправить левый глаз да рот…
ГЛАВА III
На опушке сада в английском вкусе, между другими трактирными садами, находится так называемый райский садик. Красивый барский домик, вовсе не похожий на то, чтобы в нем могло собираться такое разнородное общество, стоит посреди густого сада. В летние дни сидит тут обыкновенно на скамейках вокруг столов веселый, страдающий жаждою люд, а под навесом на возвышении играет музыка. Большая зала в первом этаже служила преимущественно для танцев, а зрители и отдыхающие пары помещаются в смежных боковых комнатах.
Было одиннадцать часов ночи. Разразившаяся к вечеру гроза расстроила предполагавшийся в саду концерт. Когда, после нескольких невинных раскатов грома, небо опять прояснилось, скамейки стали наполняться, но очень мало, и продавец пива, сидевший в открытой беседке под деревьями, успевал засыпать в промежутках между наливанием пива в кружки. Вследствие этого, сад был закрыт раньше обыкновенного, и когда пробило одиннадцать часов, в большом доме казалось все так тихо и мертво, как будто в нем не было души человеческой.
Между тем длинный зал левого флигеля нижнего этажа был освещен целой дюжиной стенных ламп, если не a giorno,[12] то все-таки же достаточно ярко. Верхняя часть полукруглых окон, выходивших на пустынную улицу, по которой редко кому случалось и проходить, была отворена для воздуха, а нижняя часть плотно закрыта ставнями. Темные фигуры в одиночку, или же по двое и по трое, стали появляться на улице и входить в дом через заднее крыльцо.
Со стороны английского сада все было так же тихо и темно, как будто в каком-нибудь древнем здании, где в слабо освещенных подвалах занимаются чеканкою фальшивой монеты.
Внутренность залы при дневном свете имела довольно своеобразный вид. Чья-то вдохновенная рука украсила простенки между окнами сплошными ландшафтами alfresco,[13] где между баснословными замками, городами, долинами и рощами виднелись голубые путники в зеленых шляпах и всадники на конях, написанных совершенно свободно, не стесняясь даже правилами анатомии; за ними следовали собаки какой-то необычайной, до сих пор еще неизвестной породы. Посреди ярко-голубого неба над этими порождениями смелой художнической фантазии, в вершинах деревьев и между зубцами башен разбойничьих замков, собирающееся тут еженедельно общество плотников вбило большие гвозди, на которых развешены были картинки и обделанные в рамки пословицы и изречения.
В ночь, о которой мы говорим, все эти украшения исчезли под густою листвою живой зелени. Высокие тропические растения стояли между окнами и протягивали свои длинные ветви до самого потолка, так что стен не было видно и зала, казалось, обратилась в роскошный южный сад. Посреди залы стоял длинный, узкий стол, уставленный большими зелеными рюмками, а в углу помещался бочонок, на сверкающем кране которого висел венок из роз; подле, на столике, стояли корзинки с бутылками и тарелки с фруктами.
Дюжины две стульев окружали длинный стол и были еще только наполовину заняты, когда вошли Янсен с Феликсом. Сквозь легкий табачный дым, при свете ламп, увидали они бледное лицо Эльфингера рядом с цветущей физиономией баталиста, голову Эдуарда Росселя, прикрытую феской, и самого его, удобно расположившегося на американской качалке. Кроме того, тут были еще кое-кто из художников, заходивших иногда в мастерскую Янсена. Нигде не было видно прислуги, и каждый, выпив свою рюмку, сам наполнял ее снова из бочонка. Несколько человек, разговаривая, прохаживались вдоль зеленых стен залы, иные же сидели на стульях в ожидании чего-то, как обыкновенно сидят в театре перед поднятием занавеса, и только толстяк, занявший самое удобное место, находился, казалось, в настоящем райском настроении, пуская из своей трубки к потолку голубоватые облачка дыма.
Когда Феликс подходил к Росселю, с соседнего стула поднялась длинная, худощавая фигура в охотничьей куртке и высоких сапогах, с коротенькой глиняной трубкой в зубах. Феликс раз уже встретил на улице этого господина с коротко остриженными волосами и странным лицом, на котором отражался холерический темперамент. Тогда он был верхом на отличной английской лошади, на которую Феликс обратил более внимания, чем на всадника. Теперь этот индивидуум двигался так неловко и тихо, что ему, очевидно, недоставало лошади для пополнения естественного равновесия системы. Он постоянно или покручивал ус, или же щипал себя за правое ухо. В левом ухе была надета золотая серьга, правое же было повреждено. Казалось, бывшая прежде в нем серьга была когда-то оттуда вырвана.
— Позвольте мне самому представиться вам, — сказал он, кланяясь Феликсу по-военному. — Алоизий фон Шнец — старший поручик в отставке; мне, как почитателю всех семи муз, предоставлена честь фигурировать также здесь, в раю. В Божьем раю имелись, впрочем, вероятно, амфибии, а потому и здесь может быть терпим такой человек, как я, аристократ и в то же время пролетарий, оставивший военную службу по самым законным причинам и не сделавшийся художником по причинам еще более законным. Вот я и сижу теперь здесь между
