В раю - Пауль Хейзе
— Черт возьми, — вскричал толстяк, — это становится интересным! С каких это пор ты так ее прикрываешь?
Стук в дверь избавил очевидно смущенного Янсена от необходимости отвечать. Дверь отворилась, и на пороге появилась Анжелика, в грязной кофте, с кистью за ухом, в том самом виде, в каком она обыкновенно работала за мольбертом.
— Здравствуйте, господин Янсен, — сказала она. — Я вам, кажется, помешала! У вас гости. Ну, так я приду потом. У меня есть к вам просьба.
— И вы боитесь высказать эту просьбу перед товарищем и старым вашим обожателем? — вскричал Россель, подходя к художнице и любезно целуя ей руку. — Если бы вы знали, фрейлейн Анжелика, как больно это незаслуженное оскорбление задевает чувствительное мое сердце!
— Господин Россель, — возразила художница, — вы насмешник, и в наказание за то, что шутите, рассказывая о чувствительном сердце, которого у вас нет, вам не покажут кое-что очень хорошенькое. Я, собственно говоря, пришла попросить вашего хозяина посмотреть на известный ему портрет. Сегодня последний сеанс. Подруга моя, зная, как для меня важно мнение господина Янсена, позволила мне пригласить его.
— Но разве нельзя будет прийти также и мне, если я дам вам слово быть умником и не разевать рта?..
— У вас такая страшная манера сжимать губы.
— Я буду прикрывать лицо шляпой так, что будут видны одни глаза…
— Ну, уж бог с вами! Я, впрочем, не очень-то верю в вашу торжественную клятву, но отдаю себя под покровительство господина Янсена; если господину барону угодно также пожаловать — милости просим.
Янсен не сказал ни слова, но с очевидной поспешностью сменил блузу на жакет и смыл с рук приставшую к ним глину.
Взойдя наверх в мастерскую, они нашли уже там Розенбуша, любовавшегося портретом, причем он, как и подобает галантному кавалеру, восторгался поочередно портретом и оригиналом.
Юлия стояла подле кресла. Увидав, что Анжелика, вместо одного судьи, привела с собой троих, девушка сперва несколько смутилась, но потом любезно раскланялась с представленными ей художниками.
Наступило молчание. Янсен подошел к картине. Скульптор пользовался в своем кружке репутацией такого авторитета, что даже Россель не считал себя вправе объявить ранее его свое мнение. Янсен обыкновенно не тотчас же высказывал свое впечатление. На этот раз он молчал необыкновенно долго.
— Говорите уже прямо, дорогой друг, — обратилась наконец к нему Анжелика, — что и на этот раз я принялась за дело мне не по силам и что художник, написавший этот портрет, достоин быть увенчанным разве только за смелость. Если бы вы знали, как я честила себя во время самой работы! Я себя так бранила, так обзывала, что Гомо, если б слышал, наверное, не взял бы потом от меня куска хлеба. Но, несмотря на мое отчаяние, я находила такое громадное удовольствие в пачкотне, что претерпела до конца и не лишилась мужества. Если бы тут не было моей подруги, я объяснила бы вам, что именно меня поддерживало. Теперь же при всех признаваться ей в любви было бы как-то неловко.
Скульптор помолчал еще несколько времени. Наконец он сухо сказал:
— Можете совершенно успокоиться, Анжелика. Знаете, это не только лучшая ваша картина, но и, вообще говоря, настолько хорошая работа, что теперь не часто удается такую видеть.
Доброе, круглое лицо художницы вспыхнуло от радостного смущения.
— Это действительно ваше мнение? — вскричала она. — О, милый Янсен, если это только не бальзам на рану моей совести, то…
Янсен ничего не отвечал. Он совершенно погрузился в созерцание портрета, изредка только мельком сравнивая его с оригиналом, спокойно стоявшим тут же и, по-видимому, думавшим о чем-то совершенно другом.
Эдуард этим временем как бы задался целью опровергнуть то, что говорила Анжелика о его страсти к сарказму. Он рассматривал работу до тончайших подробностей и очень хвалил как самый рисунок, так и счастливое сочетание красок и теней. Замечания эти выказывали полное знание всех особенностей техники, что придавало похвале еще большую ценность.
— Знаете ли что, — весело сказал он, — вы избрали только одно из средств разрешить задачу, правда, очень ловкое и хорошее, но далеко не единственное. Что можете вы, например, возразить против темнокрасного бархата, тонкой цепочки вокруг шеи, а в волосах гвоздики темного колера — а-ля Борис Борбоне? Или же можно было, пожалуй, одеть в золотое платье… Как то, что неделю тому назад прислали мне из Венеции… или, наконец, совершенно просто: распущенные волосы, темное платье… а на заднем фоне лавровый куст…
— И так in infinitum![11] — смеясь, перебила художница. — Надо тебе сказать, Юлия, что этот господин написал тысячи прелестнейших картин, но, к сожалению, только лишь в своем воображении. Нет, милый Россель, благодарим покорно. Я и так уже не помню себя от радости, что удалось окончить портрет в скромном виде, без затей и заслужить ваше одобрение. Притом же милой моей подруге, хотя она и ангел по кротости, надоело, я думаю, приносить себя в жертву для поощрения искусства.
— Анжелика, — вскричал Россель с комическим пафосом, — какая вы злая; вы не хотите делиться с другими тем счастьем, которое выпало вам на долю. Если бы я мог дождаться такого блага, чтобы произвести что-нибудь бессмертное?
— Вам и дожидаться? А ваша бессмертная лень? — возразила художница.
Они продолжали подобным образом перебраниваться между собою и втянули в разговор также Розенбуша и Феликса. Янсен по-прежнему молчал; Юлия, пользуясь тем, что она еще мало знакома с обществом, не принимала участия в разговоре.
Когда мужчины ушли, подруги некоторое время хранили молчание. Художница снова взялась за палитру, чтобы воспользоваться замечаниями Росселя. Вдруг она сказала:
— Ну, как он тебе понравился?
— Кто?
— Конечно, речь может быть только об одном: о том, кто менее всех старается понравиться кому бы то ни было, даже тебе.
— Ты говоришь о Янсене? Ведь я его совсем не знаю.
— Доживши до наших лет с тобой, узнают таких людей в первые четверть часа. Великих людей и настоящих художников можно сразу отличать от маленьких людей и художников дилетантов: льва видно по когтям. Довольно одного взгляда, для того чтобы ждать от него чего-то невозможного для обыкновенных смертных.
— Кажется, милая, ты в него…
— Влюблена? Нет. Я настолько умна, чтобы не допустить себя до такой бессмыслицы. Но скажи он мне: Анжелика, съешьте за завтраком эту белую краску или попробуйте рисовать ногой — вероятно, я не стала бы размышлять ни минуты; я подумала бы, что у него, верно, есть свои причины желать этого и что я только, может быть, не могу их понять. Я так твердо верю
