В раю - Пауль Хейзе
Прощай! Наслаждайся невозмутимым райским миром прелестного юга и пиши чаще, моя дорогая, единственная, милая, счастливая сестра! Розенбуш кланяется; пройдет еще две недели — а затем во всем доме, в котором когда-то весело жило столько дорогих людей, будет биться одно только сердце твоей Анжелики».
ГЛАВА V И VI
Когда старик Везувий, очнувшись от долгого сна, зажигает свой факел, распространяющий на расстояние нескольких часов пути темно-багровый свой свет, то зарево этого факела отражается также и на хижине бедного виноградаря. В колодце, находящемся возле этой хижины, волнуется вода, и опытный наблюдатель в состоянии, по клокотанию воды в колодце, определить силу извержения так же верно, как и по силе волн, бушующих в море, омывающем подножие разрушенных городов.
Точно так же и колоссальные мировые события отражаются на обыденной жизни простых смертных.
Определить следы этих событий не только на полях битв, но также и в домах, и хижинах частных лиц, представляет собою чрезвычайно серьезную задачу. Психологическая сторона истории минувшей войны, к сожалению, до сих пор разработана еще очень мало.
Описание битв между французами и немцами в романе было бы неуместно. Оно принадлежит, скорее, к области эпической поэзии. Если б в то время, когда судьбы народов всецело поглощают судьбы отдельных людей, действующие лица нашего романа занимались исключительно своими собственными, единичными целями, стремлениями и интересами, то они были бы, в сущности, лишь жалкими, эгоистическими натурами. К счастью, мы знаем из письма Анжелики, что каждый из них старался, по мере сил и возможности, принять участие в общем деле. С тем большим сожалением должны мы сознаться, что сама авторша этого письма не сумела удержаться на высоте, соответствующей величию происходивших в то время событий.
Хотя райская замкнутость художнической жизни, в которой одна красота служила целью всех стремлений и единственным источником права, была расторгнута и предана на жертву суровой действительности, но Анжелика на это не жаловалась. На ней отразилось также восторженное настроение, охватившее членов артистического кружка, в той же мере, как охватило оно и целую немецкую нацию, с бессознательным увлечением подчинившуюся тому, чего избежать было невозможно.
Тем не менее обыкновенно столь мужественной душе художницы не удалось сохранить до конца это героическое настроение, которому поддались даже самые слабые натуры.
Прощаясь с Розенбушем, она держала себя довольно спокойно. Она считала обязанностью оставаться в минуту разлуки твердою, показывая на собственном примере, как должно жертвовать общему делу своими заветнейшими мечтами. Но это отозвалось на ней впоследствии. Едва она осталась одна, как начала упрекать себя за то, что выказала совершенно ей неприсущую, какую-то неженственную жестокость, которая должна была охладить Розенбуша, вместо того чтобы привязать его к ней. Она тотчас же написала баталисту длинное письмо, в котором впервые высказала ему свою горячую любовь. Самым трогательным образом просила она Розенбуша без нужды не подвергать свою жизнь опасности, послала ему рецепты от ревматизма, желудочного катара и прочее и умоляла давать ей хоть раз в неделю о себе весточку.
Эти еженедельные письма Розенбуша, казалось, только одни и привязывали ее к жизни, если не принять во внимание почти механическую деятельность ее в собраниях общества женщин и на дому. Своих знакомых Анжелика навещала только по получении вышеупомянутых писем. С раскрасневшимся от счастья лицом прибегала она тогда к Шёпфу, чтобы сообщить о том, как живется Эльфингеру и Розенбушу, и просила, чтобы ей в точности указали, на приобретенной Росселем подробной карте, место, где находится ее возлюбленный. Ко всему остальному она, по-видимому, относилась без всякого интереса, она, казалось, утратила даже свой обычный юмор. Она оживлялась, только когда заходила речь о вольных стрелках и коварстве сельского населения Франции. Ей постоянно казалось, что на ее возлюбленного нападают, что его грабят, мучают и даже убивают, несмотря на красный крест на белом поле, который она сама ему приготовила и собственноручно нашила на рукав. Она так потешно проклинала все войны вообще и Франко-прусскую в особенности, рассказывала при этом такие невероятные примеры собственной трусости, доходившей до галлюцинаций, что возбуждала всеобщий хохот слушателей, которым под конец сама заражалась и возвращалась затем домой уже с несколько облегченным сердцем.
За все время войны она не бралась за кисть. Никто не заказывал ей цветов, а потому, вместо того чтобы писать на полотне масляными красками, она разрезала его на полоски и сшивала в бинты.
Анжелика никому не показывала писем, которые получала от друга своего сердца. Это, говорила она, не газеты, а любовные письма, принадлежащие исключительно ей одной. Она решилась расстаться только с одним письмом, чтобы порадовать им на Рождество свою подругу во Флоренции. Юлия должна была чувствовать всю громадность принесенной ей жертвы, зная, что для Анжелики дороже всего на свете были эти любовные послания, писанные рукою ее жениха. Впрочем, послание это, написанное в стихах, было менее нежно, чем другие. Доказывалось тем, что к нему была приложена отдельная записка в прозе, где были изложены более интимные сердечные дела. Верный мудрому изречению Эльфингера: «Чем сильнее любовь, тем слабее стихи» — Розенбуш остерегался писать свои письма в стихах, за что Анжелика втайне была ему очень благодарна.
Передадим вкратце содержание рождественского письма, писанного стихами 24 декабря 1870 года из главной квартиры наследного принца.
Розенбуш полушутя, полусерьезно жаловался Анжелике на одолевающую его порою тоску по родине; благодарил свою возлюбленную за разные присылки и бранил за то, что она напрасно тратится, говорил, что если она будет так продолжать, то им обоим непременно придется пойти с сумою. Впрочем, он каялся ей, что не мог устоять против искушения и брал на поле битвы где и что только было можно взять. Таким образом, он составил себе целое сокровище: запасы сюжетов и материал хоть на целую тысячу картин из боевой жизни. Он часто упрекал себя за
