В раю - Пауль Хейзе
ГЛАВА Х
Янсен и Юлия вернулись домой немногим разве лишь ранее Феликса, хотя они вскоре после него отделились от остальной компании. Они, впрочем, и не старались идти кратчайшим путем. Янсен был счастлив, чувствуя себя наедине со своею прелестною подругою и ведя ее под руку. Он был бы рад гулять с нею таким образом целую ночь. Ночная прохлада оживила его. Под двойным отблеском фонаря и снега лицо его возлюбленной казалось ему неизъяснимо прелестным. Но и наедине с Юлией Янсен был так же молчалив, как и в течение всего вечера. Юлия достаточно хорошо понимала своего возлюбленного для того, чтобы знать, что он не говорит с нею потому лишь, что много о ней думает. Иногда он прижимал ее к себе и где-нибудь в тени высоких домов прикасался устами к ее прохладной, мягкой, пышной щечке.
Дойдя до решетки дома, в котором жила Юлия, они остановились. Юлия вынула из кармана ключ от калитки.
— Вот мы уже и пришли! — сказала она. — Жаль, можно было бы еще погулять. Когда я с тобою, время проходит как-то особенно скоро. Но я должна пожалеть старого Эриха, который не ляжет спать, пока я не вернусь домой. Спокойной ночи, мой дорогой, мой милый.
— Ты хочешь проститься со мною здесь? — сказал видимо огорченный Янсен. — Здесь? На холодной улице? Там у тебя было бы гораздо теплее.
— Именно поэтому-то, — сказала Юлия, — нам лучше будет проститься здесь, а то, пожалуй, и конца не будет…
— Юлия! — воскликнул Янсен, горячо прижав к сердцу свою возлюбленную. — Неужели мы так и простимся? Неужели можешь ты прогнать меня после того, как в течение всего вечера нам не удалось поговорить друг с другом по душе? Если бы ты только могла знать, что во мне происходит!
Она потихоньку высвободилась из его объятий.
— Ненаглядный мой! — сказала она, — я ведь чувствую то же самое. Или ты думаешь, что мне менее твоего приходится бороться с собою, что мне легко себя сдерживать? Другое дело, если б мы были одни на этом свете…
— А разве кто властен разлучить нас, кроме нас самих? — спросил дрожащим от волнения голосом Янсен.
Юлия бросила на него умоляющий взор.
Прохожие начинали прислушиваться к разговору.
— Тише, дорогой мой, — прошептала она. — Ради бога, потерпи еще немного и пощади меня. Или ты забыл, что я хочу быть матерью твоей Франциски? Я бы хотела иметь право смотреть ей в глаза даже в день нашей свадьбы. Счастье принадлежать тебе так велико… что из-за него можно себя немного помучить.
С этими словами Юлия крепко обняла Янсена и долго, горячо его целовала. Потом она быстро от него оторвалась и, отворив калитку, исчезла в темной аллее сада. Янсен ждал, чтобы она зажгла свечу. Он не мог примириться с мыслью, что приходится расстаться таким образом с Юлией, но в то же время знал, что ему будет еще труднее уйти, когда в окнах покажется свет. Юлия, войдя в свою комнату, не велела подавать лампу, которую старик лакей для нее было приготовил. Она разделась при слабом мерцании уличных фонарей, свет которых проникал через жалюзи, и ощупью добралась до постели, на которой, с сильно бьющимся сердцем и пылающими щеками, провела много часов без сна, мечтая о будущем блаженстве.
Розенбуш также не особенно торопился отвести домой свою даму. Оба были в веселом расположении духа; в особенности же Розанчик был, что называется, в ударе, так что Анжелика смеялась почти без умолку. Они очутились перед домом Анжелики как-то нечаянно и вовсе того не желая.
— Прогулка в морозную зимнюю ночь, после веселой попойки, — дело очень хорошее, — сказала Анжелика.
Мимо их проезжал шагом извозчик. Розенбуш предложил ей прокатиться еще в Нимфенбург. Но она и слышать об этом не хотела и посоветовала Розанчику, вместо того чтобы искать товарища для ночного кутежа, отправиться прямо домой, так как у него в голове и без того шумит.
Впрочем, оказалось, что и сама Анжелика была не в состоянии отомкнуть дверь. Вследствие этого ей поневоле пришлось терпеливо выслушать замечание Розенбуша, что дело и с ней обстоит не совсем благополучно. Напевая арию из «Волшебной флейты» «Мужчина должен направлять ее шаги», Розанчик завладел ключом Анжелики и сильным толчком растворил перед ней дверь.
— Конечно, я не такая мастерица владеть ключом, как известные искатели ночных приключений. А впрочем, я вам очень благодарна, спокойной ночи!
С этими словами она хотела уйти, но Розенбуш, будучи в веселом и отчасти даже разнузданном расположении духа и видя перед собою девушку, которая с раскрасневшимися щечками и в капоре была довольно авантажна, не мог удержаться, чтобы не обнять ее и не чмокнуть в губы.
Это было уж слишком много.
— Господин Розенбуш, — сказала она совершенно холодным тоном. — Вы выпили больше, чем в состоянии вынести, и не знаете, что делаете, поэтому я не могу отнестись к вашему поступку так строго, как сделала бы это в другое время. Замечу вам только, что меня зовут не Нанни. Имею честь кланяться.
Она сделала ему форменный книксен и хотела быстро пройти мимо, но он удержал ее за бурнус и произнес комически плачевным голосом:
— Вы несправедливы ко мне, Анжелика. Ей-богу, я питаю к вам такое чертовское уважение, я так беспредельно почитаю в вас образец всех женских добродетелей, что скорее откушу свою голову, чем позволю себе перед вами забыться. Но подумайте хорошенько, ведь у нас теперь санный путь, и хотя мы оба пришли сюда пешком, я все-таки думал, что в качестве верного вашего рыцаря могу воспользоваться теми правами, как если б катался с вами в санях. Если я немного и ошибся, то все же с вашей стороны было бы слишком жестоко подвергать меня за это на вечные времена вашему гневу.
Анжелика не могла не рассмеяться, видя, какую комично-грустную, кающуюся физиономию скорчил ее кавалер.
— Ну уж бог с вами. Мы, христиане, признаем, что в Рождество снизошло на землю помилование всем грешникам. Да будете же прощены и вы!
— Благодарю, — сказал Розенбуш совершенно спокойным голосом. — Теперь, дорогая сестра во Христе, запечатлейте ваше торжественное прощение добровольным, братским поцелуем, дарованным мне под звездным покровом ночи. Вы не вправе отказать
