В раю - Пауль Хейзе
— Я тебя застал, нечего сказать, в прелестной компании, — сказал Феликс, приближаясь к девушке, дрожавшей всем телом от страха. — Я думаю, тебе было с ними не совсем-то по нутру. Теперь расскажи мне, кто они такие и как жилось тебе до сих пор. Высокая женщина, если я не ошибаюсь, — Черная Пени. Бедная девушка, верно, тебе жутко пришлось, если ты опять прибегла к ее покровительству?
Ценз схватила Феликса за руку и пошла с ним, отдавшись вполне на его волю.
Феликс почувствовал глубокое сострадание к девушке, увидев, как она исхудала и побледнела и как дурно была она одета. Сначала Ценз не могла вымолвить ни слова, жалуясь на стеснение в груди. По временам она останавливалась, чтобы перевести дух; но от ласковых его слов лед начал мало-помалу таять. Ценз рассказала, что вела все время самую горемычную жизнь, тщетно искала работы и, в конце концов, не нашла другого исхода, как обратиться к своей старой знакомой, у которой теперь и приютилась. Но так как она утратила прежнюю веселость, то не могла более угодить Черной Пени и охотно ушла бы от нее, если бы только знала, где приютиться. Пени, Тереза тоже, знакомила ее с разными господами и называла дурой, когда она не поддавалась на удочку. Сегодня вечером пришел к Черной Пени любовник проводить ее ко всенощной. В церкви встретился с ними его добрый приятель. На возвратном пути они хотели зайти в гостиницу, чтобы «выпить чарочку». Когда девушка услышала голос Феликса, ей показалось, будто перед нею разверзлись небеса. Теперь на душе у нее стало легко.
Затем Ценз начала расспрашивать Феликса, как это случилось, что он подоспел как раз вовремя? Каково ему живется-можется? Окончательно ли он выздоровел?
При этом она опять начала смеяться своим непринужденным веселым смехом. Все пережитые ею превратности судьбы, казалось, миновали для нее совершенно бесследно.
— Ценз, — сказал ей Феликс, — тебе ни в каком случае не следует возвращаться к этой черной ведьме. В конце концов ей удастся-таки тебя погубить. В этом нечего и сомневаться. Но что же думаешь ты делать? Да и вообще, случается ли тебе когда-нибудь серьезно подумать о будущем?
Смеющееся личико девушки внезапно омрачилось.
— Конечно, случается, — сказала она и кивнула утвердительно головою. — Я решилась подождать до лета; если тогда в моей судьбе не последует перемены к лучшему, тогда… я не боюсь воды… отправлюсь еще разок прогуляться по штарнбергскому озеру и когда буду на самой середке, зажмурю глаза и брошусь в воду. Говорят, что при этом не приходится страдать очень сильно…
— Видите ли, — продолжала она, видя, что Феликс молчал, — я все равно никогда не буду счастлива в этом мире; впрочем, счастье обыкновенно дается в удел лишь немногим. Как кому на роду написано. Только зачем же добровольно подвергать себя мучениям? Кому какое дело, что меня не станет? Вопрос о том, жить или не жить, касается только меня лично и никого интересовать не может.
Феликс схватил ее за руку.
— Хочешь сделать для меня большое удовольствие, Ценз? — ласково спросил он ее. — Обещай исполнить то, о чем я тебя буду просить, и пойти туда, куда я тебя поведу. Ты знаешь, что я желаю тебе добра?
Девушка вопросительно взглянула на Феликса и затем подала ему также и другую руку; краска бросилась ей в лицо. Казалось, что в ней внезапно пробудилась радостная надежда. Ею овладело какое-то смущение.
— Делайте, что хотите, — едва слышно проговорила она. — Кроме вас, у меня нет никого на свете. В сущности, ведь все равно, убьете ли вы меня или осчастливите.
— В таком случае нечего мешкать, пойдем, — сказал Феликс, снова взяв Ценз под руку. Он знал, какое именно чувство заговорило в девушке, и понимал, что должен будет обмануть ее надежды, но не разочаровал ее, так как хотел, чтобы она пошла туда, куда он желал ее отвести.
С четверть часа шли они молча по темным, пустынным улицам и наконец остановились у дома, в верхнем этаже которого окна были освещены.
— Мы пришли, — сказал Феликс своей спутнице.
Она слегка вздрогнула.
— Разве вы переехали? — спросила она, глядя со смущением на незнакомый ей дом.
— Нет Ценз, здесь живу не я, а человек, к которому я хотел тебя отвести, человек, который много лучше меня будет о тебе заботиться. Тебе будет у него гораздо лучше, чем было бы у меня даже в том случае, если б я взял тебя с собою в Новый Свет. Ты знаешь, о ком я говорю, дитя мое; ты не подумала о нем, когда сказала, что здесь на земле ни для кого не нужна.
— Нет, — продолжал он, заметив, что Ценз собиралась от него ускользнуть, — я тебя не выпущу, ты сама ведь обещала меня слушаться. Если бы ты знала, как сильно желает старик загладить то, чем он провинился перед твоею бедной матерью! Если б ты знала его, как мы все!.. Теперь он одиноко сидит там, наверху, в своей комнате. Поручик рассказывал мне, что бедный старик накупил всяких безделушек, чтобы одарить на Рождество свою внучку в случае, если ей придет в голову благая мысль навестить в сочельник своего деда. Ты бы хорошо сделала, Ценз, если б пересилила себя и доставила твоему деду удовольствие. Хоть теперь немного и поздно, но лучше поздно, чем никогда. Вероятно, тебе будет на душе легче, чем если б ты сидела в гостинице рядом с какими-нибудь гуляками, пила там скверное пиво и слушала еще худшие речи? Во всяком случае, если ты не в силах будешь жить у деда, то и тогда еще будет время для предполагаемой прогулки по озеру.
Это соображение подействовало, по-видимому, на Ценз. Она внезапно рассмеялась.
— Вот, значит, куда я забрела! — сказала она. — Признаться, я не думала, что вы приведете меня сюда, когда обещалась сделать все, что вы от меня потребуете. Я поступила очень глупо: мне следовало бы знать… Впрочем, что же, попробовать я могу, голову с меня не снимут, коли дело не пойдет на лад; не станут же меня держать здесь под замком! Но вы должны сказать старику, что он мне не особенно по сердцу. Притворяться я не могу.
Феликс дернул за колокольчик. Заспанная, старая служанка Шёпфа отворила двери.
— Спокойной ночи, Ценз, — сказал Феликс и от всего сердца пожал девушке руку. —
