В раю - Пауль Хейзе
Девушка повиновалась, не говоря ни слова. Она впервые слыхала имя того господина, о котором спрашивала Ирена. Она пыталась было разъяснить себе загадочное поведение своей барышни, но так как ей это не удавалось, то она скоро перестала об этом и думать, довольная тем, что могла наконец отдохнуть среди лесной прохладной тиши, после такой усиленной ходьбы.
Молодая госпожа ее между тем быстро оставила за собой расстояние, отделявшее ее от решетки виллы Росселя. Сад, тянувшийся за домиком Росселя, казалось, был совершенно заброшен, у открытых окон домика никого не было видно. Ирена на мгновение остановилась у ворот, как бы не отваживаясь войти. Но затем она решительным движением открыла калитку и вошла в маленькую тенистую рощицу, изрезанную извилистыми, посыпанными песком дорожками.
Когда Ирена, пройдя рощицу, увидела перед собой зеленый луг, расстилавшийся до самого дома и местами прерываемый цветниками, она вдруг остановилась в смущении и дорого бы дала за то, чтобы иметь возможность снова никем не замеченною укрыться под тенью густых сосен. Но перед нею, между высокими розовыми кустами, стояла рыжеволосая Ценз, срезавшая лучшие розы и связывавшая их в букеты. Ценз сразу узнала Ирену. По-видимому, после вчерашних приключений, она нисколько не была удивлена встретить здесь барышню.
Она добродушно и дружественно кивнула Ирене головой и, не ожидая вопроса, крикнула ей:
— Вы хотите справиться о здоровье молодого барина, да? Благодарю за внимание, доктор говорит, что все идет как должно. Он нуждается только в покое и не должен принимать посторонних. Поэтому мы еще вчера вечером перенесли его наверх в мастерскую; туда не долетает ни одного звука, ни из кухни, ни из жилых комнат; даже когда старая Катти бушует и шумит, то это не может потревожить его сна. К нему не впускают никого, кроме господина Шнеца, господина Коле, господина Росселя и, разумеется, также меня, так как я ухаживаю за больным. Я только что сошла в сад, чтобы принести ему несколько роз. Перед постелью больного всегда следует ставить что-нибудь хорошенькое, для того, чтобы проснувшись, ему было на что-нибудь полюбоваться. Теперь сидит у него господин Коле и прикладывает ему лед.
В продолжение всей этой беззаботной болтовни Ирене было трудно настолько владеть собой, чтобы не выказать отвращения, которое она питала к этой девушке, беззаботно продолжавшей заниматься своим делом, и без своего передника кельнерши, с запросто зашпиленными рыжими косами, имевшей вполне скромный вид.
— Я желала бы вызвать на минуту господина поручика Шнеца, — сказала Ирена, стараясь придать возможно холодный тон своим словам. — Вы говорите, что в настоящую минуту он не у постели больного?
— Вы хотите видеть господина поручика? Да он теперь спит, видите ли, милая барышня, там внизу, где спущены шторы, там лежит он уже два часа и нагоняет то, что пропустил ночью. Господи боже мой! Как мы все перепугались. Пока не была сделана порядочная перевязка, все были заняты по горло, тем более что старую Катти нельзя было бы разбудить, даже если бы мир провалился. Поэтому я и осталась здесь, чтобы господа не оказались как-нибудь без прислуги. Бывают случаи, когда даже самые умные мужчины оказываются глупее малых детей. Не правда ли, барышня? Да и то сказать — мне бы нигде не сиделось, пока я бы не узнала, что он действительно опять здоров и невредим… Нужно же было случиться тому, чтобы такой красивый и знатный господин чуть было не позволил себя убить из-за бедной девушки, да притом совершенно задаром.
Ирена сделала уже движение, как бы намереваясь уйти, но последние слова заставили ее переменить намерение.
— В самом деле без всякой причины? — небрежно спросила она, не взглянув даже на Ценз. — Разве вам известно, как было дело?
— Разумеется, — возразила горячо девушка. — Все вышло из-за меня. Я его знать не хотела, то есть, разумеется, Гицеля, а что мне нравится господин барон, отчего мне в этом не сознаться? На свете не может быть человека красивее и милее его, а когда он кому-нибудь ласково улыбается — то кажется, что эта улыбка задевает за самое сердце. При этом он вовсе не горд и не позволяет себе глупостей по отношению к бедной девушке, как это сделали бы многие другие молодые господа, — словом, право, нет ничего постыдного в том, если он нравится мне более, чем такой грубый малый, как Гицель. О, милая барышня, не знаю, что вы думаете про любовь и есть ли у вас любезный, я же — пока не видела еще господина барона, то я полагала, что все мужчины на один лад, теперь же мне кажется, что под солнцем только один такой человек, и что он скажет, то я и сделаю, все равно как если бы приказал мне это сам Господь Бог. Ему же — это вы можете мне поверить на слово — ему ничего такого даже и не приходит в голову. Он знает, как я к нему отношусь, но вовсе не думает обо мне, а между тем хотя я не красавица, но все же уж и не очень безобразна… по крайней мере, господина Росселя, если б захотела, я могла бы окрутить вокруг своего мизинца. Но благодарю покорно, я скорее буду любить того, кому до меня нет дела, чем позволю себе играть в любовь с тем, кем я нисколько не интересуюсь.
Разговаривая, Ценз продолжала связывать свой букет. Теперь, когда он был совсем готов, она подняла его вверх, весело рассмеявшись и показывая при этом свои блестящие зубы.
— Не правда ли, славный букет? — спросила она. — Но вы даже и не смотрите на него, барышня. Или вы не любите цветы?
Ирена очнулась от глубокой задумчивости. Лицо ее горело, она тщетно старалась сохранить свою обычную холодность относительно девушки, развязная, открытая натура которой, совершенно против воли, ей нравилась.
— И вы находите все это совершенно в порядке вещей, — сказала она наконец с усилием, — вам и в голову не приходит, что вы унижаетесь, когда открыто навязываетесь тому, кто вас знать не хочет, и бежите за ним в чужой дом, где есть еще другие мужчины… Впрочем, что мне за дело до того, что вы делаете сами и что позволяете делать с собой?
Девушка опустила руку с букетом и, скорее, с выражением удивления, чем оскорбленного самолюбия посмотрела юной
