Рушатся берега - Нгуен Динь Тхи
I
У-у-у-у... У-у-у...
В ночи раздался вой сирены.
У-у-у... У-у-у...
Вначале низкий, постепенно нарастая, он поднимался все выше и выше, леденя сердце. В городе погасли все огни, а сирена все звучала, и казалось, конца не будет этому ужасному вою. У‑у‑у... У‑у‑у... Точно огромный невидимый змей летал над безлюдными, немыми улицами, ныряя и кувыркаясь в воздухе, угрожая людям, притаившимся в ночной тьме. Берегитесь! Берегитесь!.. Смерть носится над вашими головами! Прячьтесь в темноте, залезайте в ямы и щели! Мужчины и женщины, седовласые старики и грудные младенцы! Вы все, шумящие там, на земле, замолчите! Смерть уже распростерла над вами свои крылья. Она обрушит на вас огонь, не пощадит никого!
У-у-у...
Наконец вой стал стихать, а потом и вовсе прекратился, но в ушах у людей еще долго звучала сирена. Ханой замер, погруженный в черную, как тушь, ночную тьму.
Окна в баре «Галльский петух» наглухо закрыли железными жалюзи. Стеклянную дверь оклеили черной бумагой, чтобы свет не проникал наружу. В зале горела одна-единственная синяя лампочка, освещая лица людей бледным, мертвенным светом, отчего они походили на призраки. Посетители разошлись. Только несколько музыкантов складывали свои инструменты да бои сновали взад-вперед, убирая со столов.
Тоан подошел поближе к свету и взглянул на часы. Всего только девятый час. Он отворил дверь и вышел на улицу. Темнота, точно ладонью, прикрыла ему глаза. Ночь стояла теплая, душная, звезды на небе мерцали красноватым светом. Вокруг ни души. Только время от времени торопливо проезжал на велосипеде полицейский.
Тоан решил пойти к Нине. Вот уже несколько дней она не выходила на работу. Как обрадовался Тоан, когда услышал о падении Парижа! Раньше он вообще не следил за событиями, страничку международной жизни в газетах он просто пропускал — настолько все было ему противно. Тоан отнюдь не питал симпатий к Гитлеру, но, узнав, что французов разбили, злорадно хмыкнул и с этого дня стал внимательно читать все газеты. Мало того, возвращаясь с работы, он непременно сворачивал к зданию французского информационного агентства, чтобы просмотреть ночной выпуск новостей. И до чего хвастливы эти французы: идут на дно, но продолжают бахвалиться. Поль Рейно заявил: «Французская армия будет сражаться за Париж и на подступах к нему, и в самом городе, и после того, как покинет его!» А Гитлер взял Париж без единого выстрела! По вечерам, играя в баре, Тоан поглядывал на французов. Обычно крикливые, надменные, сейчас они сидели за столиками поникшие, притихшие — ну прямо кастрированные коты. Но Нина после всех этих событий стала какой-то задумчивой. Она сказала только: «Ты не знаешь Парижа и не представляешь, что такое война!» Вечером в день, когда пришло сообщение о капитуляции правительства Петена, они бродили до полуночи по берегу Красной реки. Во время прогулки Нина вдруг сказала: «Я все думаю, что было бы, если б с моей страной случилось то, что случилось с Францией!» После этого вечера Нина совсем замкнулась. Тоан чувствовал: ее что-то мучает. Она избегала встреч с ним, и ее голубые глаза смотрели на него иногда так странно...
Тоан стоял в темноте улицы, тревожные мысли не давали ему покоя. Они пока ни слова не сказали друг другу о своих чувствах, но Тоан был твердо уверен, что Нина любит его. Она была здесь на чужбине. Но вот что удивительно: она, иностранка, смогла понять его душу лучше и глубже, чем все женщины, говорящие на его родном языке! И все же Тоан с болью сознавал, что никогда не сможет соединить с ней свою судьбу. Нет, не потому, что он сомневался в чувствах Нины или боялся трудностей. Он знал, что, если она выйдет за него замуж, она тут же будет исключена из общества белых. И в баре, где они работали, и на улице Поля Бера, где жили в основном французы, Тоан знал несколько таких пар: вьетнамец и белая. По большей части это были вьетнамские интеллигенты, которые получили образование во Франции и вернулись на родину с женами-француженками. У них был свой круг, и они держались особняком, словно стайка рыб между двумя течениями. Правда, Нина не француженка, она ненавидит французов-колонизаторов и избегает их общества. Но ведь те вьетнамцы, которые женились во Франции, были либо юристами, либо инженерами, либо врачами. У них были свои машины, виллы. А что мог ей дать он, Тоан, полубезработный музыкант! Нет, он не мог жениться на Нине по самой простой причине: он был беден. Правда, по сравнению со здешними французами Нина жила далеко не роскошно. И все же ее дом не сравнишь с жалкой лачугой Тоана на самой окраине, чуть ли не за городом. Боже мой, если бы мать Тоана побывала в доме Нины, она обмерла бы от страха...
...Одна белоснежная ванна повергла бы ее в смятение. А разве смогла бы Нина жить, питаясь дважды в день только водяными вьюнками, овощами да травами, и умываться из глиняной бочки! Тоан не мог представить себе, что Нина, скрипачка Нина, пройдет с ведром в руках по их узкому переулку, покрытому грязными лужами, к водопроводной колонке, возле которой всегда толпится очередь. Если бы они поженились, то он, конечно, должен был бы переехать к ней. Он знает, что Нина полюбила бы его мать. И все же в глубине души он не мог согласиться на это. Нет, его жена должна делить с ним все тяготы жизни. Если бы он женился на Нше и переехал к ней, он каждый раз краснел бы, встречаясь с соседями, с теми, кто знал его с детских лет. Отчего все так глупо и несправедливо в этом мире? Почему в нем нет места для их любви? Нина, вероятно, не догадывалась о его терзаниях. Она мучительно ждала от него одного только слова, но именно это слово комом застревало у него в горле, и, казалось, ничто не могло заставить Тоана выговорить его.
В небе вдруг послышался шум мотора. Среди ярких звезд проплыли два огня — красный и синий. Вероятно, патрульный самолет. По тротуару застучали подкованные ботинки. Рядом с Тоаном возникла огромная фигура. Тоан различил фуражку полицейского.
—Qui est la?[44] — спросил его низкий голос.
— Я, — ответил Тоан по-французски. — Я работаю в этом баре.
— А почему торчишь здесь?
— Просто вышел на минуту.
— В участок захотел попасть? Что ты делаешь на улице во время тревоги?
