Рушатся берега - Нгуен Динь Тхи
Полчаса спустя Кхак снова сидел на полу перед жандармами. Он был голый и дрожал от холода, губы стали совсем лиловыми, зубы стучали. Пожье опять оседлал свое кресло.
— Ты хочешь жить или хочешь умереть?
— Хочу жить...
— Тогда говори правду. И не будем терять зря время. Где ты печатал газету?
— Я уже сказал, что недавно приехал в Хайфон. Мне негде было даже остановиться. Какая уж тут типография!
— А откуда взялись газеты, которые ты дал Хаю?
Тут Кхак вспомнил о своем плане побега. Но Пожье торопил, не давал ему задумываться:
— Что молчишь? Говори, кто дал тебе газеты?
— Один человек...
— Что за человек?
— Из центра...
— Из Партийного комитета Севера?
Кхак сделал вид, что вынужден признать явные факты, которые бессмысленно отрицать.
— Оттуда.
Жандармы переглянулись.
— Как ты поддерживал связь с центром?
Зубы Кхака продолжали выбивать дробь.
— Подайте ему одежду. Говори, через кого ты поддерживал связь с комитетом?
Кхак надевал белье, которое ему подарила Ан... От внезапной ярости кровь бросилась ему в голову, захотелось вскочить и крикнуть им в лицо, что они палачи и звери. Но Кхак сдержался.
— Через человека по имени Хоан, — сказал он спокойно. — Высокого роста, ходит в европейском костюме и в черной фетровой шляпе. Он разыскал меня однажды на рынке. Встречались обычно где-нибудь в заброшенных кумирнях или в поле. Последний раз виделись пятнадцатого.
— Значит, в следующем месяце опять должны были встретиться?
— Да, если он не узнает, что я арестован.
— Где вы назначили свидание?
— Тоже в кумирне... В одной деревне, названия не знаю, но дорогу найду. Это недалеко от каменных карьеров Чанг-кень.
Каменные карьеры, безлюдная переправа через речку, берега которой заросли камышом...
Пожье встал и в раздумье заходил по комнате. Робер подошел к Кхаку.
— Ну смотри, если соврал! Живым не выпущу! Кого ты успел привлечь в свою организацию в Хайфоне? Говори, а то заставлю «танцевать» и провезу на «подводной лодке»!
Пожье подошел к ним.
— Да! Кого тебе удалось привлечь здесь? Товарища Хая, товарища Мока, товарища Ляма, товарища Конга? Верно?
Кхак услышал только одно имя: Конг! Значит, они знают о нем. Почему же тогда его не арестовали?
— Я познакомился с Хаем, когда тот покупал книги. Дал ему несколько газет. Он боялся, не хотел брать. Я сказал, что, если не понравятся, может сжечь их. Больше я никого не знаю.
Пожье вразвалку подошел к креслу, уселся на него верхом и улыбнулся.
— Ну вот что, дорогой друг, ты все нам наврал! Все, от начала до конца. Будешь ты наконец говорить правду? Где находится горком? Где вы печатали газету? Где Партийный комитет Севера? А ну, подвесить его!
С Кхака снова сорвали одежду и подвесили на тросе за пальцы рук так, что ноги едва касались пола. Потом приставили концы проводов к груди и ногам, и начались «танцы».
Никто из жандармов не хотел лишиться удовольствия покрутить рукоятку магнето. Когда ноги Кхака конвульсивно сжимались, он повисал на больших пальцах рук, и тогда ему казалось, что они вот-вот не выдержат и оторвутся. Из горла Кхака вырывался уже хрип, так хрипит животное в предсмертных судорогах. Глаза стали закатываться, крик постепенно стих, голова свесилась на грудь...
Пытку прекратили. Наконец Кхак пришел в сознание.
— Будешь говорить?
— Я все сказал...
— Где горком?
— Я ничего не знаю.
И снова вертелась ручка магнето, снова дергались в диком «танце» ноги Кхака. Наконец на губах у него выступила пена. Глаза потускнели. Робер в бешенстве схватил его за горло.
— Говори, говори!.. — исступленно вопил он.
Но Кхак уже ничего не видел, лишь губы беззвучно шевелились...
— Кого ты привлек в организацию?
— Никого... — с трудом выдавил из себя Кхак.
Робер подскочил к нему и нанес страшный удар в лицо, потом стал как безумный вертеть рукоятку магнето. Никто из жандармов уже не улыбался. Француз злобно выругался и, распахнув дверь, выскочил из комнаты. Пожье швырнул окурок и тоже встал. Как бы этот Кхак не умер на первом же допросе. Пожье догнал Робера и успокаивающе похлопал его по плечу.
— Оставим его пока.
Робер вернулся. Тяжело дыша, он уселся за стол, отодвинул магнето в сторону. Кхак качался посреди комнаты, голова его безжизненно упала на грудь.
Он, точно сквозь сон, слышал, как в комнату ввели кого-то, и до него, словно из другого мира, донеслись голоса:
— Смотри на него. Хочешь, чтобы и тебя подвесили?
— О, господин, на него страшно смотреть!..
— Тогда говори правду.
— Хорошо, господин.
— Когда ты встретил Кхака? Когда он завербовал тебя в свою организацию?
Кхак с трудом приоткрыл один глаз и увидел Мока, стоявшего перед Пожье с почтительно сложенными на груди руками. Трудно было узнать в этом человеке смелого и ловкого парня, не побоявшегося водрузить флаг в порту. Мок стоял, склонив голову и слегка подогнув колени, жалкий, сжавшийся в комок.
— Господин, я не знаю никакого Кхака...
Пожье вскочил. Казалось, его глаза вот-вот выскочат из обрит.
— Тебе что, смерти захотелось? Хотя его звали Зёнгом. А товарища Зёнга тоже не знаешь?
Теперь Кхак окончательно пришел в себя. Он пристально смотрел на Мока и с волнением ждал, что тот ответит. Мок по-прежнему стоял, прижав руки к груди, и, казалось, еще больше съежился от страха.
— Господин, я не знаю никакого Зёнга.
Пожье схватил Мока за ворот и подтащил его к Кхаку.
— Ну а это кто, знаешь? — заорал он на всю комнату.
Кхак смог открыть только один глаз, второй совсем заплыл и не открывался. Глаз смотрел на Мока внимательно, спокойно, изредка помаргивая. При виде Кхака Мок испуганно попятился, в глазах застыл ужас и сострадание. Кхака трудно было узнать. Все его лицо было в отеках, в лилово-черных пятнах. Одно веко было разорвано и покрыто сгустками крови.
Мок продолжал с ужасом смотреть на это лицо. В своей поношенной и вылинявшей рубашке он казался неуклюжим деревенским парнем, навеки затаившим в душе страх, который передавался из поколения в поколение. Кхак ждал ответа. Почтительно согнувшись, Мок сказал, глядя прямо в глаза Пожье:
— Господин, я не знаю этого человека...
— Ах ты сволочь!
Пожье долго изрыгал проклятия, потом крикнул одному из жандармов:
— А ну, Динь,
