Рушатся берега - Нгуен Динь Тхи
Кажется, приехали! Кхак спокойно слушал, как гремел железный засов на воротах. Потом отворилась дверь камеры и вошел надзиратель. Снимая колодки, он искоса бросил взгляд на Кхака:
— Собирайся! К главному инспектору!
XXIII
В комнате, куда его привели на допрос, были совершенно голые стены. Пол в черно-белых кафельных плитках напоминал шахматную доску. На длинном столе стояло большое магнето, на другом конце стола лежали резиновые дубинки, плети из буйволиной кожи и клещи разных размеров. Под столом стояли ведра с водой. С потолка свешивались два стальных троса на блоках.
Кхак переступил порог комнаты. Пожье сидел в большом кресле и что-то рассказывал окружавшим его жандармам, те громко хохотали. Увидев Кхака, Пожье обратился к высокому французу с бычьей шеей:
— Познакомься, Робер. Это персона, с которой не так-то просто разговаривать.
— Посмотрим!
Пожье выпрямился.
— Итак, мой друг, начнем?
Кхак невольно вздрогнул. Как знакома ему эта фраза! Так обычно Пожье начинал допрос. Этот Пожье мог просидеть вот так, до самого утра, спокойно созерцая страдания и муки своей жертвы. В отличие от других палачей он почти никогда не выходил из себя. На его глазах могли забить человека до смерти, а он как ни в чем не бывало продолжал дымить своей сигаретой. Кхак стоял перед ними с бесстрастным видом, стараясь не выдать своих чувств.
— Ну как, хватило тебе три часа? Успел все обдумать? — тихо спросил Пожье.
Кхак не отвечал.
— Значит, будешь молчать?
— Вам же и так все известно...
— Хорошо. Тогда отвечай на вопросы. Где находится горком? Где ты печатал газету?
— Я приехал в Хайфон недавно. Здесь вы уже всех арестовали. Мне даже негде было остановиться. Приходилось ночевать в камышах, под мостами, на рынках...
От удара сзади Кхак едва не потерял сознание. Его ударили снова, и он отлетел в сторону, угодив под ноги другому жандарму. Тот ударил его ногой прямо в грудь. Кхак упал навзничь. Жандармы расхохотались, словно перед ними разыгрывался веселый спектакль. Кхак попытался подняться, но на него посыпался град ударов, били резиновыми дубинками... Били по всему телу, таким ударом можно содрать мясо с костей... Кхак сжался в комок, стараясь руками заслонить голову.
— Ах ты стерва, — рычал Робер в исступлении, — я тебе покажу!
Кхак весь обмяк и распластался на черно-белых квадратах, его продолжали бить по ребрам, в лицо. Он едва сдерживал рвущийся из груди крик.
— Где горком? Где ты печатал газету?
Пальцы придавил тяжелый кованый башмак. От боли у Кхака словно что-то оборвалось внутри. Казалось, ему размозжили все пальцы. Почти теряя сознание, он издал какой-то нечеловеческий вопль. Боль прекратилась...
— Ну как? Будешь говорить?
Кхак приподнялся и сел на полу. Дыхание вырывалось со свистом. Снова нечеловеческая боль. Неужели он что-нибудь сказал? В глазах расплылись желтые пятна света. По лицу катились слезы. Во рту он ощущал солоноватый вкус крови. Он машинально поднял руку, чтобы вытереть лицо. Снова перед ним появились совиные глаза Пожье.
— Где твой горком?
Кхак провел руками по лицу и увидел, что рукав в крови. «Нет, я ничего не сказал...» Сознание окончательно вернулось к нему.
— Я не был связан с горкомом.
Дубинка Робера снова обрушилась на него. Кхак поднял было руки, чтобы защитить голову, но француз сгреб его за грудь, рывком поднял с пола и свободной рукой нанес еще удар.
Голова стала пустой, словно исчезли куда-то сразу все мысли. А дубинка продолжала глухо колотить...
— Ах, ты решил молчать! Давайте ток!
Двое агентов повалили Кхака на спину, сорвали одежду и подключили провода.
Пожье придвинул кресло ближе к Кхаку и сел на него верхом. В зубах у него по-прежнему торчала сигарета.
— Allons! Ты должен понять, чем все это для тебя может кончиться. Говори, где горком и где ты печатал газету?
Не успел Кхак раскрыть рот, как тело пронзила дикая боль. Ему казалось, что его всего выворачивают наизнанку. В ушах стоял оглушительный гул. В глазах потемнело. Все мышцы свело судорогой боли. Но вот рукоятка магнето перестала вращаться, однако Кхак продолжал биться в конвульсиях. Жандармы хохотали.
Кхак попытался подняться, но ни руки, ни ноги не слушались.
— Будешь говорить?
Наконец, опершись руками о пол, он сел. Все кружилось и плыло перед глазами...
— Я же сказал, я был один...
— Cochon![43]
Снова завертелась рукоятка. Кхак упал на спину, все тело корчилось, словно в предсмертных судорогах.
— А-а-а-а!..
Кхак выл, как смертельно раненный зверь. На грудь навалилась чудовищная тяжесть. Он судорожно раскрывал рот, вытягивал шею, хватая воздух. Потом глаза закатились, откуда-то изнутри вырвались последние слабые хрипы. И только когда Кхак совсем затих, Робер перестал вертеть рукоятку магнето. Прошла минута, вторая. Кхак по-прежнему лежал бездыханный. Полураскрытый рот был в розовой пене. Пожье встал и наклонился над Кхаком.
— Пока хватит, — сказал он.
Кхак застонал, но в сознание не приходил. Пожье отвернулся и сплюнул.
— Обмойте его!
Жандармы вышли в другую комнату выпить чашку кофе. Один
