Рушатся берега - Нгуен Динь Тхи
На берегу Ле опустил штанины и быстро зашагал по дамбе. Лодка неторопливо заскользила дальше по речной глади.
Кой шел быстро. Дождь усиливался. Небо затянуло тяжелыми тучами, начался ветер, рубаха у Коя намокла, но он, охваченный нетерпением, даже не замечал этого. Его волновал вопрос: как его встретит Куэ? Ведь этой ночью он, возможно, увидит ее, будет говорить с ней! Однако к этому радостному ожиданию примешивалось чувство грусти. Как Мам? Как Соан? Кою хотелось прежде всего разыскать Куэ, но Мам просил его зайти к тетушке Муй, рассказать о нем и передать небольшой подарок для Соан. Так, ничего особенного, просто белый ситцевый платочек, который Мам купил в Хайфоне. И Кой решил, что сначала нужно повидать Муй. К тому же, если он придет к Куэ, когда стемнеет, будет меньше сплетен.
Тропа от дамбы вела прямо к дому Муй. У калитки Хюе с братишкой на руках поджидала мать. Бау все время хныкал: «Есть хочу, есть хочу...» Хюе прижимала головку братишки к своему плечу и старалась его убаюкать.
— Спи, Бау, спи... Завтра я поймаю тебе стрекозу.
На банановые рощицы, на трепещущие под ветром заросли камыша опускалась темнота. К Хюе подкрадывался страх. Широко раскрытыми глазами она смотрела на дамбу — не покажется ли там мать. Так было каждый день. Мать приходила в полной темноте. Придет, разожжет огонь, развяжет пояс, высыпет оттуда несколько горстей риса. Тогда Хюе разбудит брата и они все вместе поужинают, сидя у очага.
Хюе показалось, что на дамбе мелькнула фигура матери. Ну да! Это мама спускается по дороге. Хюе радостно затормошила уснувшего брата.
— Мама пришла, Бау, мама!
Но это была не мама. Собака с лаем бросилась в темноту. Дети замерли от страха. Какой-то мужчина ноном отгонял собаку.
— Это ты, Хюе? — раздался в темноте голос. — Мама еще не вернулась?
— О, Кой? Это ты? А где Мам?
Кой вошел в дом.
— Ну и темно у вас! Значит, мамы еще нет?
Он разжег огонь и достал из сумки кусок рисового пудинга.
Когда пришла тетушка Муй, Кой стал рассказывать ребятам о Хайфоне: о цементном заводе, который в сто раз больше дома депутата Кханя, о причалах, куда пристают огромные лодки, вышиной с многоэтажные дома французов, и о том, что французы там дерутся плетками.
— Послушай, Кой, а где Мам?
— Садитесь, тетушка, все расскажу по порядку. Мама арестовали.
— Как это арестовали? За что? — Муй замерла от ужаса.
— Я сам не знаю, за что, — ответил Кой. — Однажды рабочие решили отказаться от обеда в знак протеста против подрядчиков, которые убавили порции и стали кормить их гнилым рисом и тухлой рыбой. А через несколько дней нам объявили, что среди нас скрываются коммунисты, нагнали жандармов, окружили несколько лагерей, схватили больше десятка человек, сунули в машины и увезли. Мама тоже взяли, а ведь он был смирный, как теленок.
Муй впервые слышала такие слова, как «протест», «жандармы», «коммунисты». Она их не понимала, но догадывалась, что за этим кроется что-то страшное. И она, конечно, испугалась: Мам в опасности.
— Через несколько дней, — продолжал Кой, — их выпустили, но четверых отправили в тюрьму Хао-ло. И Мама тоже. Я слышал, что на допросе эти четверо заявили, что нельзя так обращаться с рабочими.
Когда Кой назвал тюрьму Хао-ло, Муй еще более встревожилась. Она вспомнила, что мужа тоже держали в этой тюрьме, а потом отправили на каторжные работы, откуда он уже не вернулся. Видно, такая участь ждет и несчастного Мама! По щекам старой Муй покатились слезы. Кой почувствовал, что и у него ком подступает к горлу, но сдержался, полез в кошелку и достал завернутый в газету платок.
— Это Мам прислал Соан. Он просил вас передать ей платок. А эти деньги наказал отдать вам. Из них два хао — для Ка. — С этими словами Кой передал тетушке Муй деньги и платок.
Кой посидел еще немного. Он рассказал о строительстве аэродрома под Хайфоном, где они работали. Из-за этого аэродрома согнали с земли крестьян из нескольких деревень. Потом все снесли, перепахали и утрамбовали землю, а взлетную полосу залили бетоном. Крыши в бараках протекали, а лагерь обнесли колючей проволокой и по всем углам построили сторожевые вышки, как в тюрьме. Кормили их впроголодь. Дня не проходило без побоев: от всех попадало — и от своих и от французов.
Кой рассказывал, тетушка Муй слушала его, тихо всхлипывая.
Холодно. Дождь не перестает моросить. Кой поежился. Настала ночь, темно, хоть глаз выколи. А тут еще этот холодный ветер пронизывает до костей. Кой не успел отойти от дома, как снова промок насквозь. Но ничего, еще немного, совсем немного, и он увидит свою Куэ. Она согреет его!
Деревья, окаймлявшие дорогу, напомнили ему ту ночь, когда Куэ подарила ему свою любовь. Кой улыбнулся. Вот я и вернулся к тебе, моя Куэ. Как я тосковал по тебе, если б ты только знала! А ты волновалась, что я скоро забуду тебя. Если что и изменилось во мне, так только то, что моя любовь стала еще сильнее. Теперь все позади, я вернулся, и тебе не нужно больше тревожиться. Я уведу тебя к себе. Мы будем делить с тобой и радость и горе до самой старости. Пусть только посмеет кто-нибудь обидеть или оскорбить тебя — я перегрызу ему глотку! Кой мысленно говорил это и улыбался, ему казалось, что в темноте дождливой ночи он видит родные миндалевидные глаза.
Наконец он миновал школу. Осталось совсем немного: сразу за селом, на краю дороги, под манговым деревом стоит одинокая лачуга. Это дом Куэ. Она живет здесь с матерью, которая нянчит ее дочку; старушка торгует бананами.
Кой долго вглядывался в темноту, стараясь увидеть лачугу. Ага, вот и она! У него перехватило дыхание. Ноги отказывались идти... Неслышными шагами он подошел к дому. Налетел порыв ветра, с мангового дерева с шумом посыпались крупные капли. В доме стояла тишина. Кой осторожно постучался.
— Куэ, Куэ!
Слышно было, как закашлялась старушка.
— Кто здесь? — спросила она.
Кой вначале растерялся, но тут же справился со своим смущением.
— Это я, Кой, откройте.
Дверь отворилась.
— Входи, — сказала старушка.
Но где же Куэ? Ушла куда-нибудь? Кой стоял озадаченный. Тем временем старуха раздула тлеющие угли в очаге, зажгла светильник и молча поставила
