Её скрытый гений - Мари Бенедикт
— Вместо того чтобы работать над своими заданиями по белку, — говорит он, давая понять, что еще не простил Крика за его резкие слова на летней конференции, — они слепили модель ДНК. По-видимому, ваши недавние лекции в Королевском колледже вдохновили их на это. — Он направляется к странной конструкции и продолжает на ходу. — Но, конечно же, структура ДНК явно в компетенции Королевского колледжа, — он снова упоминает джентльменское соглашение между Рэндаллом и Брэггом.
Обращаясь к нам, Кендрю говорит:
— Я подумал, что вы должны узнать об этом сразу. И я хотел дать вам возможность ознакомиться с работой Крика и Уотсона на случай, если это поможет вашим исследованиям — а они настаивают, что поможет.
Не медля ни секунды, Крик начинает мини-лекцию по теории спиральной дифракции, о которой он знает на удивление много. Но его назидательный тон раздражает меня. Неужели он не знает о моем опыте работы в области рентгеновской кристаллографии? Я бы никогда не стала разговаривать с коллегой в такой всеведущей манере, особенно если бы касалась области его знаний.
Завершая свою речь, Крик размашисто указывает на их самодельную конструкцию:
— Как видите, мы построили трехцепочечную модель спирали. В соответствии с актуальными идеями Королевского колледжа.
Хотя я ценю упоминание Королевского колледжа, я задаюсь вопросом, почему он не обратился ко мне напрямую, создавая эту модель. На самом деле, он обратился к Уилкинсу, а не ко мне.
Я решаю, что подумаю об этом позже, а сначала рассмотрю макет во всех деталях. Я обхожу с разных сторон куски проволоки, картона и пластика, склеенные в грубое подобие витой лестницы — такой шаткой, что я бы не решилась на нее забраться.
— Как видите, внутри у нас фосфаты, а снаружи — азотистые основания, — отмечает Крик.
Мое сердце взволнованно бьется: я понимаю, что они ошиблись, особенно в отношении местоположения фосфатов, хотя должны были бы знать. Любой химик знает, что гидрофобные вещества располагаются внутри, где они защищены, а гидрофильные вещества, такие как фосфаты, находятся снаружи. Хотя ни Крик, ни Уотсон не эксперты по химии, они вполне могли бы проконсультироваться с кем-то из специалистов. Неудивительно, что помимо этой, в их работе множество других ошибок — ведь при создании модели они не опирались на собственные исследования и научный анализ. На самом деле, я была бы удивлена, если бы их выводы оказались верными.
Однако я удерживаюсь от того, чтобы тут же в запале указать им на очевидный просчет. Любая критика, несомненно, заставит их замолчать, а я хочу узнать все, что смогу, о них и их теории, прежде чем переходить в наступление. Поэтому я спокойно спрашиваю:
— Как вы пришли к своей модели?
Вступает Уотсон:
— Как и упомянул профессор Кендрю, лекция в Королевском колледже действительно подстегнула нас…
Не в силах сдержаться, я перебиваю его:
— Вы начали работать над своей теорией и этой моделью всего неделю назад?
Одна неделя? Эти двое думают, что могут решить тайну местоположения и структуры генов — и в конечном итоге их функции — за одну неделю? Невероятное высокомерие. Где упорство и преданность экспериментам, которые являются отличительной чертой хороших ученых?
— А вы молодец, — говорит Уотсон, и тон его пропитан презрением. Словно его удивляет, что я так быстро подсчитала срок их работы. — Да, после лекции. Мы начали с гипотезы, что структура ДНК — это спираль…
Я снова перебиваю его:
— То есть вы начали с конца?
— Точно, — отвечает он и снова с этой своей покровительственной улыбочкой. Подход Уотсона к науке настолько ущербен, что я чуть не теряю дар речи. Как можно называть себя ученым и начинать с вывода, вместо того чтобы прийти к нему только после исчерпывающего исследования? Не говоря уже о том, что он нарушает правила, подсматривая, так как он использовал мою гипотезу и мои исследования, которыми я поделилась на встрече в Королевском колледже. Крик такой же? Их не поразила молния, дав ответ на эту ключевую научную загадку. Разве что они считают молнией меня.
Следующие пятнадцать минут, Крик и Уотсон беспрерывно обмениваются взволнованными замечаниями о том, как они создали свою хлипкую модель — которой они неоправданно гордятся, — и как они подтолкнули друг друга к следующему уровню «озарений», как они их называют. А затем они отступают, ожидая наших похвал. По крайней мере, выглядит так. Я смотрю на молчащего Уилкинса. Если то, что сказал мне Рэй, правда, и Уилкинс дружит с Криком и Уотсоном, то вряд ли он отчитает этих двоих за то, что они перешли границы дозволенного. Я ожидаю чего угодно, но не этой гордой полуулыбки, которую вижу на лице Уилкинса. Что происходит? Почему Уилкинс не раздражен тем, что они влезли на чужую территорию? В конце концов, их собственный начальник явно недоволен ими.
Если все остальные собираются молчать, то выступлю я, но в свое время. Хочу заставить их подождать.
Я обхожу модель, как ястреб, кружащий над добычей.
— Вы же понимаете, что ДНК требуется много воды? — наконец спрашиваю я, не указывая на то, что их модель настолько плотно спрессована, что не позволит присоединиться необходимому количеству молекул воды. Не говоря уже о структурных изъянах.
Уотсон косится на Крика, и Крик говорит:
— Полагаю, что да.
Я сдерживаю улыбку, понимая, что ни один из мужчин не вспомнил о гидратации волокон, о которой я упомянула на лекции, и ни один из них не понимает, чего требует нуклеиновая кислота.
— Где вода в вашей модели? — продолжаю я задавать вопросы.
— Что вы имеете в виду? — лоб Крика морщится в недоумении.
— Как молекула в целом растворима в воде?
Они смотрят на меня так растерянно, что я спрашиваю еще:
— У вас фосфаты внутри, а азотистые основания снаружи. Как это всё держится вместе?
Ни один из мужчин не отвечает на мои вопросы.
Я решаю не просвещать их. Вместо этого я хочу оставить Крика и Уотсона в сомнениях относительно их модели и с осознанием, что лишь я понимаю ее недостатки и знаю, как их исправить. Пусть мне и не нравится участвовать в этой мужской гонке — я хотела бы заниматься наукой ради нее самой, — но, черт возьми, я не позволю этим двум выскочкам ввязаться в гонку на последнем этапе и победить.
Глава двадцать седьмая
28 и 29 декабря 1951 года
Париж, Франция
Мое сердце замирает при виде Сены несмотря на то, что небо затянуто серо-голубыми облаками. Кто-нибудь другой сказал
