Рушатся берега - Нгуен Динь Тхи
По привычке Ты мысленно набрасывал эскиз будущей картины. Фонарный столб. Кусок обвалившейся стены. Багровое небо, затянутое дымом. Женщина, сидя на узлах, кормит грудью ребенка, она тревожно смотрит вдаль на зловещее зарево пожара. Рядом девушка с плетенкой на плече склонилась к ребенку, она взяла в свою руку его пухленький кулачок. Малыш, держась другой ручонкой за грудь матери, повернул голову и улыбается девушке...
Что-то должно измениться! Сегодня Ты своими глазами видел, как рушится та сторона! Он видел «войско без генерала», видел растерянные и злые глаза солдат, вернувшихся из Ланг-сона, видел, как штурмовали поезд на Сайгон французские чиновники. Да, и эта милая девушка, продававшая лотерейные билеты перед вокзалом! Ты достал из кармана свой лотерейный билет, разгладил его, в ушах у него все еще звучал бойкий, веселый голос. Нет, что-то обязательно должно измениться!
XV
В эту ночь Ан так и не уснула. В окнах темно. Время от времени слышится шум проезжающих военных грузовиков. Перед рассветом она поднялась, вымыла рис и поставила варить. Когда рис сварился, Ан пошла будить брата, чтобы позавтракать пораньше, до тревоги. Вот уже два дня в Хайфоне непрерывные тревоги, им и счет потеряли. Время завтрака, обеда, ужина — все перепуталось. Вчера, например, Ан полдня просидела голодная в траншее рядом с казармой. А когда дали отбой — в третьем часу, — пора было идти на работу. Но едва они приступили к работе, как снова завыла сирена, и все просидели без дела почти до вечера.
Ан и Сон завтракали на кухне возле чуть теплого очага. Сон скользнул взглядом по располневшей фигуре сестры.
— Может быть, тебе, Ан, уехать на время в Тхюи-нгуен, пока здесь все не уляжется...
— Это зачем же? — возразила Ан. — Хозяин и так хочет сократить часть рабочих, и, уйди я на несколько дней, он сейчас же выгонит меня.
Сон снова взглянул на живот сестры, но ничего больше не сказал.
— У вас сегодня не будет занятий?
— Нет. Учитель сказал, что все школы закрываются, о начале занятий объявят в газетах. Ты видела вчера над городом японские самолеты?
— Видела.
— Одиннадцать штук! Вечером я был на мосту, там везли огромные пушки, кажется, будут настоящие бои.
— А нашу мастерскую перевели на военные заказы. Шьем только одежду для солдат. Вчера была тревога, и мы целый день сидели в подвале, ничего не делали. А перед концом смены приехал француз, разорался — мол, тревога тревогой, а мы должны...
Ан внезапно остановилась, не закончив фразы. Сон ждал, что она скажет, но Ан сидела, забыв обо всем. Она почувствовала, как он с силой толкнул ее изнутри, как маленькая ножка уперлась в бок. Теплое чувство охватило ее, лицо светилось радостным светом.
— Подай мне чашку, я подложу тебе рису.
Ан вздрогнула.
— Доедай сам, мне не надо.
Она встала и вышла во двор. Было почти совсем светло.
Он снова задвигался там, в животе. Ан поспешила в дом. Она села, боясь шевельнуться, прислушиваясь к его движениям. И снова Ан ощутила прилив неизъяснимой любви к этому крохотному существу, сообщавшему ей, что он живет! Ан наклонила голову и прошептала: «Маленький мой!» И как странно было ей в первый раз в жизни произнести эти слова. А ведь через каких-нибудь пятнадцать — двадцать дней он будет у нее на руках.
А он тем временем затих. Ан взяла шитье. Прошлой ночью она закончила последнюю распашонку и теперь с умилением разглядывала ее. Душа ее трепетала, как трепещет под порывами весеннего ветра распустившийся листик. Ан приготовила все: простынки, пеленки, одеяло, носочки, чепчик... Теперь оставалось ждать...
Кто у нее будет? Мальчик или девочка? Подруги сказали, что, если живот круглый, родится девочка. А одна, наоборот, посмотрела на концы ее бровей, на соски и решительно заявила: будет сын! Но сын или дочь — это все равно будет кровинка Кхака. Наверное, ребенок ее будет похож на Кхака, ведь она ни на минуту не переставала думать о нем.
С самого начала беременности Ан чутко прислушивалась к тому, что происходит в ней. Вначале ей было тяжело, она все время думала о Кхаке. Где-то он теперь? Знает ли, что у них должен быть ребенок? Ее одиночество скрашивал он, она умерла бы от горя, если б не было его. Теперь она должна жить, чтобы вырастить ребенка. В первые месяцы, когда она выходила на улицу, ей казалось, все видят, что она беременна. Особенно на работе. Стоило кому-нибудь из подруг посмотреть в ее сторону, у Ан начинали дрожать руки. Она не знала, как ей держать себя, ведь теперь Ан для всех будет матерью-одиночкой.
Мать-одиночка! При мысли об этом она заливалась краской. Она помнит, как у них в деревне обрили девушке голову, вымазали известью и оставили голой в сторожевой будке в наказание за то, что она забеременела до замужества. Потом девушка пропала без вести. В памяти Ан навсегда врезались слова, которыми родители клеймили несчастную: «Падаль, потаскуха, чтоб тебя слоны растоптали, звери разорвали на части!» С тех пор Ан усвоила: мать-одиночка — самое позорное клеймо, самая тяжкая вина, которая только может быть у девушки. И ничто не может смыть этого позора.
Вот почему, чем заметнее становился живот, тем больше страх охватывал Ан. Сколько бессонных ночей провела она, раздумывая над своей судьбой. Она решила бросить работу и уехать с братом куда-нибудь в другие места, где ее никто не знает. Там она могла сказать, что муж уехал на заработки. Но куда бежать? Здесь все-таки работа, знакомые. К тому же Сон не закончил еще школу. А на новом месте неизвестно еще, что ее ждет. Ан не знала, на что решиться. Было и еще одно обстоятельство, которое удерживало ее здесь. Ан надеялась, что получит известие о Кхаке или, кто знает, может быть, он сам вернется домой. Она должна оставаться здесь, чтобы не потерять следы Кхака.
Ан осталась, но ни минуты она не знала покоя. И вот однажды, когда она сидела дома и шила, она вдруг почувствовала сильный толчок. По всему телу разлилось удивительное тепло, сердце радостно забилось, из глаз чуть не брызнули слезы. Бедненький ты мой! Какая глупая у тебя мать! Сейчас важно одно: чтобы ты
