Мастер сахарного дела - Майте Уседа
Паулина смеялась над выдумками Хайме, думая, что задевшая его пуля его контузила.
– Я помолвлена, – печально произнесла она и вместо ответа увидела мужской взгляд, тоскливее которого ей не доводилось встречать прежде никогда.
Сердце Паулины тоже не устояло перед молодостью и свежестью Хайме, хотя, если говорить по чести, на руку ему играла прежде всего военная форма. И не только потому, что напоминала ей о ее самом дорогом прошлом рядом с Санти; было в ней нечто более глубокое и необъяснимое, и такое же существенное, как плодородие земли или свет мира.
Уверенность внутри нее рождалась, как звезды тропической ночью.
Всякий раз, проходя по медицинской части, Паулина неизменно замечала Мар возле Виктора. Склонившись над ним, она мыла ему волосы, освежала лицо, меняла повязку, стерегла его сон и умоляла его открыть рот, чтобы она могла покормить его. Мар также ухаживала и за Магги; рана ее стягивалась день ото дня, но сама она, будто бы связанная со своим хозяином невидимыми узами, тоже отказывалась есть.
Однажды ночью, когда состояние Виктора ухудшилось и он очутился на грани жизни и смерти, Паулина подумала, что на этот раз ему точно не выкарабкаться, и даже оплакала его, когда отец Мигель причастил его и, выведя святой водой на лбу крест, предал его душу Господу. Однако разгневанная Мар приказала вынести его на крыльцо.
Четыре солдата подхватили койку за углы и вытащили его на улицу подышать теплым утренним воздухом. Паулина с отцом Мигелем не знали, что задумала Мар, когда она, сбежав по ступеням, исчезла в темноте; однако едва она показалась, ведя Магги за поводья, как они сразу догадались о ее замысле. Магги выглядела изможденной и похрамывала. По ступеням она так и не взошла, но Мар подвела ее настолько близко, что голова лошади очутилась возле спутника жизни.
Красными от жара, угасающими глазами Виктор уставился на Магги. Вдруг его дыхание участилось: до сих пор он думал, что она мертва.
– Я не хотела говорить тебе про нее, – начала Мар, – потому что не знала, оправится ли она. Магги сдалась, Виктор, так же, как и ты. Без тебя ей не выбраться. Она нуждается в тебе, ты не можешь опустить руки. Не ради себя, так ради нее.
Магги принюхивалась, отыскивая хозяина, но от Виктора пахло фенолом и лекарствами. Он хотел было поднять руку и погладить ее, но силы его подвели. Тогда к нему подбежала Мар и, схватив его за руку, сама протянула ее к лошади.
На глазах Виктора навернулись слезы.
– Ну же, скажи ей что-нибудь, – с комом в горле подзадорила его Мар. – Хотя бы словечко, чтобы она услышала твой голос. Дай ей знать, что ты здесь и что ваши скачки еще не окончены.
В мягком сумраке ночи все присутствующие стали свидетелями, каких мучительных усилий стоило Виктору выполнить ее веление. Посмотреть на происходившее вышел сам доктор Хустино. Стиснув зубы, Мар держала руку Виктора на шее лошади. Он тем временем старался произнести слова, которые лишь застревали у него в горле. Пересохшие губы потрескались, кожа приобрела зеленовато-мертвенный тон. Это напряжение, подумал доктор Хустино, могло стать для него как последним, так и, напротив, вернуть к жизни. Наука здесь была бессильна, и если он сдастся, то все кончено.
– Ну же, скажи ей что-нибудь! – рассердилась Мар. – Хотя бы одно чертово слово!
Из горла Виктора раздался хрип. Конечности его задрожали, но он все же сумел выдавить:
– Ма… Магги… – просипел он. – Магги…
Ноздри лошади раздулись, и она замотала головой.
– Магги! – уже громче повторил Виктор, чем совершенно поразил доктора Хустино.
Магги заволновалась, ударила копытами по земле и заржала.
Паулина смотрела на них со смиренным благоговением, не в силах оторвать глаз и позабыв всякую обиду. В той борьбе, которую вела Мар за жизнь Виктора, таилась необыкновенная красота. В воздухе веяло истиной, которая формировалась медленно, постепенно и теперь предстала перед их взорами во всем своем величии. Это зрелище напомнило Паулине обо всем, что она любила, чем дорожила и восхищалась.
Между Виктором и Мар возникло нечто согревающе-теплое.
Как семья.
В той отчаянной борьбе любви за выживание жизнь приподняла вуаль, явив им свой великодушный лик.
Эпилог
Куба, Санта-Клара, август 1986 г.
Воздух пахнет прошлым, когда Эстебан допивает последний оставшийся в бокале ром. Вижу в его глазах свет – или тень – стольких жизней, которые он пропускал через себя все шесть дней, что я пыталась поведать ему эту историю. Гляжу на Эстебана, внимательно следя за каждым движением его руки, которой он всегда оканчивает наш разговор, а, нажимая на кнопку диктофона, он смотрит на меня уже из настоящего.
Но сегодня он погружен в размышления. Он все еще там. Скромный мальчик, перешагнувший порог этого дома, превратился теперь в свидетеля времени, которое больше ему не чуждо. Порой, когда его захватывают давние любови и ненависти, мне приходится возвращать его в настоящее, как, например, сегодня.
Наконец опомнившись, Эстебан говорит:
– Получается, Виктор выжил. Вы… У вас его фамилия, но…
Он хочет знать, и вопрос этот проистекает из самой глубины его темных глаз. Чувствую усталость. Пережить заново прошлое не все равно что вспомнить его. Вспоминать можно, не ощущая при этом мучений, а пережить – значит снова испытать страдания, любовь, боль и страх – все те чувства, которые, к лучшему или худшему, но подтачивают плоть.
Луди входит проведать меня и видит на столе бутылку рома. Сегодня я позабыла ее спрятать, но она, заметив мою слабость, не говорит мне ни слова, а лишь улыбается Эстебану и извиняется перед ним.
– Не надо бы вам столько говорить, бабушка, – обращается она ко мне, помогая подняться.
Не разговоры меня утруждают, хочу ей сказать, но предпочитаю промолчать. Под руку доходим до моей комнаты. Ставни открыты, и полуденный ветерок колышет легкие шторы в пол. Узнаю эти ароматы, словно кожу единственной дочери: табачные листья, папайя, ром… Так пахнет свободная Куба, которая все еще сотрясается в поисках свободы абсолютной.
Луди помогает мне лечь, ласково целует в щеку и направляется к двери.
– Что я всегда тебе твержу? – спрашиваю я,
