Мастер сахарного дела - Майте Уседа
– Что рай в объятиях матери, – выпаливает она с некоторой тоской в голосе от повторения одних и тех же премудростей, коим я пытаюсь ее научить.
– Нет, другое.
– Что боль нужно укрощать, как зверя, – тараторит она, и я шевелю губами ей в такт.
– А зачем нам ее укрощать?
– Чтобы она могла сесть рядом, не пугая нас своим оскалом; однако лучшее средство от боли – забвение.
Улыбаюсь: пусть она и устала от моих старческих нравоучений – главное, чтобы эти истины остались у нее в голове. Собираюсь дать ей ответ, но она меня опережает:
– Не забуду, бабушка, обещаю, а пока – отдохните немного. Чуть позже я принесу вам обед.
Сегодня мой сон охраняют призраки прошлого. Кого-то я глубоко любила, а кого-то – ненавидела. Но ненависти больше нет. Теперь мои внутренние демоны кормятся у меня из рук, словно домашние собачонки.
Просыпаюсь до рассвета. Спускаюсь с кровати и выхожу на балкон. Темнота на горизонте уже озаряется первыми лучами, но на небосводе еще блестят звезды. Вдыхаю ночную росу, и грудь моя наполняется жизнью. Когда мы молоды, впереди еще столько жизни, столько рассветов и закатов, что мы не способны оценить их по достоинству. Лишь думая о них как о величайшем, подлинном чуде, которое, когда нас не станет, и дальше будет освещать небосклон, мы вспоминаем о том, как прекрасна жизнь, и обращаемся к ней лицом. Удивительно в мои годы находиться здесь и вкушать всю окружающую меня красоту и любовь. Для меня, появившейся на свет в полной покинутости, это – настоящая прихоть бытия.
Эстебан приходит вовремя. Луди оставила на столе два стакана и бутылку рома. Видимо, поняла, что в моем возрасте меня уже никакой алкоголь не возьмет; а если и возьмет, то смерть моя не имеет ровно никакого значения. Хуже лишь превратиться в семя и заново прожить эту жизнь. Этого я не хочу. Конец рождается вместе с началом. И оба они во власти капризов судьбы. Они как возлюбленные, желающие наконец воссоединиться. И равновесие возвращается в мир лишь с последним ударом сердца. В этом есть свое очарование.
Мне бы хотелось познакомиться с моими предками. Где-то далеко верят, что звездными ночами наши прародители улыбаются Земле. Кто не глядел на небесную твердь, не думая о любимых? Однажды я видела, как из окна тонкой дымкой вылетела душа одной женщины и тихо поднялась ввысь, слившись с гармонией вселенной, хотя порой мне кажется, что это был всего лишь сон.
Эстебан серьезен. Этим утром диктофона он не включает.
– Эстебита, – дружелюбно обращаюсь к нему. – Можно попросить тебя об одолжении?
– Конечно. Все что угодно.
– Мне бы хотелось прогуляться на экипаже, из тех, что возят туристов. Хочешь со мной? А то Луди стесняется, вдруг ее знакомые увидят.
– Но вы же еще не закончили свой рассказ.
– Потерпи немного, не беги впереди паровоза.
Говорю ему, что сегодня хочу отдохнуть, но пока он здесь, решаю ему кое-что показать и приглашаю к себе в комнату. Шли мы долго; хоть я и держу его за руку, шаги мои коротки, и иду я медленнее обычного. На пороге Эстебан останавливается, будто бы эта спальня таит в себе некую тайну, которой ему знать не полагается.
– Ну же, заходи.
Утренний свет наполняет комнату ярким сиянием, заливающим голубые стены. Подзываю его к палисандровому комоду. Над ним в бронзовых овальных рамках запечатлена дюжина фрагментов из жизни.
Выбираю один и даю ему. Эстебан берет его и замирает, охваченный чувствами.
– Это мастер? – спрашивает он, стараясь скрыть восторг. В ответ я только киваю, и он добавляет: – Я знал, что он выжил.
– Он действительно выжил, но рана в груди не затягивалась еще долго и принесла ему немало страданий. Магги, кстати, тоже оправилась. Какая была благородная лошадь!
Эстебан улыбается и снова смотрит на снимок.
– Рядом с ним Паулина?
– Слушай ты повнимательней, ты бы знал ответ, но когда речь заходит о некоторых подробностях, у мужчин в мозгу как замыкает.
– О каких подробностях?
– О цвете волос, например.
Показываю ему другие изображения. При виде Баси он улыбается и говорит, что именно так ее себе и представлял. Рядом с ней стоит девочка. Эстебан глядит на меня.
– Это Надин?
– Верно. У Баси не было иного выбора, кроме как сдаться перед нежностью и лаской девочки, унаследовавшей от отца один лишь цвет волос. Надин любила ее, как родную мать, а Баси любила ее, как родную дочь. Жизнь порой щедра и преподносит уроки, о которых ее никто не просил. У Надин была возможность учиться. Мар долго пыталась ее убедить, но книги ее не интересовали, и она рано вышла замуж. Она выбрала жизнь себе по душе, а в этом и заключается свобода. Со своим слабым здоровьем Баси дожила до восьмидесяти трех, представляешь? Ушла она слепой, но счастливой, в окружении любящих ее людей.
На другом снимке на причале стоит Виктор с пожилым негром. Эстебан с любопытством разглядывает фотографию, но ошибается.
– Это Ариэль?
– Это Манса, – поправляю его. – Война прилично его подкосила. За пять лет, что он провел в укрепленных поселениях, паленке, он истощал и осунулся и носил одни лишь обноски. Виктор открыл ему двери своего дома, свозил его к врачу и поставил на ноги. Когда Манса окреп, Виктор купил ему билет до Канарских островов и вложил в руку. И дал ему денег, чтобы тот сумел добраться оттуда до Африки. «Ты едешь домой», – сказал он ему. Помню, словно все это случилось только вчера. Сама тому свидетель. Никогда прежде мне не доводилось видеть, как обнимаются белый с негром.
– Наверное, было волнительно.
– Еще как. Подобное остается в памяти на всю жизнь. Манса сел на корабль, и больше мы о нем не слышали, хотя нам и нравилось представлять его счастливым и свободным под небом Африки.
Указываю Эстебану на угол комода, где стоит треугольная рамка. На фотографии трое.
– Это первый день работы медицинской части, – поясняю. – Даже на таком старом снимке заметно осунувшееся из-за потери супруги лицо доктора Хустино.
Сообщаю Эстебану, что во время войны по приказу армии Испании они с Мар работали в полевом госпитале.
– В армии страшно не хватало врачей. Жизней они спасли столько, что доктор Хустино наконец обрел покой, в котором так нуждалась его душа. Взамен на жизнь доньи Аны домой, к семьям, вернулось немало солдат.
Рядом с доктором стоят Мар и медбрат Рафаэль.
Эстебан улыбается.
– Какая она высокая.
– Да, была, – говорю. – И мне она казалась очень красивой. Доктор Хустино умер в девяносто
