Гвианские робинзоны - Луи Анри Буссенар
Голос раздался снова, еще более пронзительный и отчаянный.
— Это человек, никак иначе, — продолжил бывший надзиратель. — Кто еще может оказаться в подобном месте в такое время. Ах ты черт! А что, если… Дьявол! Что, если это та сволота, что запечатала нас в пещере, вытащив оттуда все самородки?
Он поделился своими соображениями с подельниками, которые немедленно согласились с его мнением. Тенги подлил масла в огонь, заявив, что «кубышка» еще вполне могла быть при них.
— А ты не так глуп, как кажешься, Дровяная Башка! — ответил ему Бенуа, назвав бандита дружеской кличкой, сберегаемой для особых случаев. — Ну же, идем, распутаем кончик этой истории.
Индейцы пошли за бандитами, хотя испытывали настоящее отвращение к ночным прогулкам, которое только усилилось ужасом, что внушил им загадочный голос. Отряд подошел к месту бурелома. В мертвенном свете луны раскинулась вырубка, созданная самой природой. Устоявшие во время урагана деревья стояли стеной вокруг чудовищного нагромождения поверженных стволов, сокрушенных крон, сломанных веток и разорванных лиан.
На фоне этой темной мешанины выделялось небольшое белое пятно, всего в нескольких метрах от шайки. Под башмаком Бенуа хрустнула сухая ветка. Белый силуэт вытянулся, увеличился в размерах, затем выпрямился. Это был человек, очевидно раненный или, по крайней мере, оглушенный.
У одного из индейцев вырвалось восклицание удивления на грани с ужасом.
— Кто идет? — крикнул незнакомец по-французски.
— А вы сами-то кто такой? — грубо ответил надсмотрщик.
— Раненый, который просит о помощи для моих товарищей и для себя.
— Сколько вас там?
— Четверо. На нашу хижину обрушился ураган, моих спутников погребло под деревьями, возможно, они мертвы, — ответил мужчина, едва удерживаясь от рыданий.
— Ну, не стоит отчаиваться, может быть, все обойдется. Мы вам поможем.
Бенуа подошел к незнакомцу, которого, казалось, вовсе не удивило и не встревожило внезапное появление большого отряда. Когда его лицо оказалось в свете луны, стало ясно, что это совсем юноша.
— Вот же черт, — буркнул надзиратель себе под нос. — Мне следует поставить здоровенную свечку боженьке-громовержцу. Дьявол меня забери, этот парнишка — тот самый, что сопровождал Робена.
— Прошу вас, поспешите им на помощь. От них не слышно ни звука. Помогите мне убрать эти ветки.
— Сейчас, молодой человек, сейчас и от всего сердца, уверяю вас.
— О, благодарю вас за эти добрые слова.
— Вы-то не ранены?
— Нет. Но я совсем разбит. Мне кажется, что мои руки и ноги сломаны.
— Вот этот человек — враг твоего племени, — украдкой сказал Бенуа вождю индейцев. — Гляди за ним в оба и не дай ему сбежать. А мы схватим остальных. Видишь, сам Гаду помогает нам.
Трое бандитов и краснокожие не стояли без дела. Многолетний опыт лесных скитальцев позволил им быстро организовать спасательную операцию. Пока одни с ловкостью рептилий проскальзывали между ветвей, другие с осторожностью старались прорубить в них проход, ведущий туда, где находилась хижина, как указал юноша.
После часа изматывающих поисков из густого вороха зелени раздался приглушенный голос. Это был Бонне. Благодаря поистине чудесной ловкости каторжник с бесконечными предосторожностями умудрился буквально просочиться к тому месту, где лежали трое мужчин, неподвижные как покойники.
По счастливой случайности они оказались под колоссальным стволом дерева гриньон, которое, обломившись в пяти футах над землей, продолжало опираться на пень, образовав над ними наклонное укрытие. Все они были без сознания, но без видимых телесных повреждений. Обморок, очевидно, стал следствием удара невероятной силы, повалившего их на землю.
Спасатели бросились к тому месту, откуда исходил голос Бенуа. Из-под зеленого завала он кратко объяснил, что надо делать. Пришлось прорубить в толще ветвей и листьев нечто вроде колодца глубиной в семь или восемь метров. Молодой человек под неотступным внимательным взглядом Акомбаки был в первых рядах спасателей. К нему мгновенно вернулись сила и энергия. Он работал по меньшей мере за четверых.
— На этого молодца нельзя жалеть веревки, — пробурчал Бенуа, всерьез встревоженный атлетической силой юноши, несмотря на присутствие нескольких телохранителей.
После бесчисленных усилий раненых удалось поднять на поверхность с помощью креплений для гамаков, после чего их уложили у только что разложенного большого костра.
Молодой человек испустил крик радости и кинулся было к своим товарищам, но не успел. Его жестоко толкнули на землю, накинув гамак на голову и плечи и спутав им руки как сетью, и туго связали ноги лианой.
— Тише, дружочек мой, тише, — с издевкой произнес Бенуа, — у меня есть кое-какие счеты к вон тому типу, на которого вы так здорово похожи и которого я знаю давным-давно.
Молодые люди и их отец, ловко растертые крепкими руками индейцев, постепенно приходили в себя. Глоток тафии, влитый между сжатых зубов, окончательно вернул их к жизни. Но в тот момент, когда их глаза увидели свет и уставились на огонь костра с растерянным изумлением людей, осознавших, что они еще живы, в тот момент, когда они полной грудью вдохнули свежий воздух, они вдруг заметили, что связаны и не могут пошевелиться.
К ним медленно подошел Бенуа. Он остановился у костра, кроваво-красные отблески которого освещали его злобное лицо. Бывший надзиратель резко сорвал со своей головы каскетку с назатыльником и, глядя прямо в лицо бывшему каторжнику, пронзительно выкрикнул:
— Ты узнаешь меня, Робен?
Пленник осознал свое положение с особой остротой, свойственной людям, кого ежедневная борьба за существование приучает к любым опасностям. Он с первого взгляда узнал бывшего старшего надсмотрщика, но не удостоил его ответом. Его гордые черты хранили величественное спокойствие. Но долгий пристальный взгляд, которым он посмотрел на негодяя, был наполнен таким сокрушительным презрением, что последнему показалось, будто ему влепили пощечину.
Бандит внезапно побледнел и сделал резкое движение, чтобы броситься на Робена. Как давеча в пещере, в его горле клокотали яростные проклятия и богохульства. Он хотел, но не мог издать ни звука. Он мог лишь рычать, икать и мычать. Никогда еще человеческое существо не корчилось в столь отвратительном припадке слепой ярости.
Робен и его сыновья наблюдали за этим спектаклем с холодным и презрительным любопытством и казались скорее скучающими зрителями, нежели участниками драмы, развязка которой обещала быть ужасающей. Они были похожи на семью львов, что забавляется, глядя на конвульсии волка, заразившегося бешенством.
Индейцы и беглые каторжники хранили молчание, удивленные такой яростью, впрочем хорошо им знакомой.
— …Как собаки… да, вы подохнете все… как собаки… — смог наконец истошно заорать бандит.
Губы изгнанника приоткрылись, и спокойным, звучным голосом он произнес лишь одно слово:
— Трус!
Это оскорбление, брошенное прямо
