Гвианские робинзоны - Луи Анри Буссенар
Каторжник подтянулся, сжался, вытянулся, напряг все мускулы, подобрался и сумел протиснуться в узкое отверстие. Несколько минут он не двигался, зажатый словно в тисках. Затем ему удалось высвободить руки, он отчаянно засучил ногами, кости затрещали, и он двинулся вперед и вверх, обдирая в кровь кожу. Оказавшись на свободе, Бонне испустил долгий крик облегчения.
Первая и самая важная часть плана пройдохи увенчалась успехом, оставалось выполнить остальное, что он и сделал в точности с тем, что сказал бывшему надзирателю. Отыскать вход в пещеру оказалось делом одной минуты. Валун, закупоривший вход, был завален целой горой камней. Для того чтобы убрать ее одним махом, понадобилось бы заложить мину. Но Бонне справился своими силами, он так ретиво взялся за работу, что через два часа от «кургана», насыпанного арамишо во время их поспешного бегства, не осталось и следа.
Пленники пещеры объединили силы в едином порыве, навалились общим усилием, и толчок оказался таким сильным, что диоритовый валун закачался, а после с грохотом покатился по склону холма. Долгий триумфальный клич вырвался из глоток белых, когда они увидели солнце, в лучах которого уже не надеялись погреться. Индейцы скакали и пели, не забыв вынести на воздух труп своего пиая, разложившийся еще сильнее. Уступив наконец просьбам Бенуа, они согласились предать тело шамана земле недалеко от пещеры, предварительно срезав с головы мертвеца его длинные волосы, чтобы провести над ними достойную погребальную церемонию в подходящем месте и в надлежащее время.
Совершенно пьяные и ошеломленные краснокожие остались почти безразличными к заточению, которое могло оказаться для них роковым. Возвращение к свету, как и вид больших лесных деревьев, никак не повлияло на их настроение. Единственной их мыслью теперь было вернуться к себе с волосами пиая, чтобы продолжить похороны с непременными обильными возлияниями. Не видя в настоящее время ни одного законного предлога для того, чтобы упиться кашири и вику, Акомбака, озабоченный счастьем своих подданных, а равно и своим собственным, намеревался подать знак к возвращению.
В целом он сдержал обещание. Белый вождь с его помощью смог достичь своей цели, настал его черед выполнить условия договора. Пора было вернуться к реке и вместе отправиться на войну с бони и полигуду.
Но Бенуа так не считал. Краснокожие показали себя очень ценными помощниками, так что он не собирался ни отпускать их, ни лишаться их услуг. Поскольку негодяй отлично знал все слабости этих наивных детей природы, ленивых и жадных, ему не составило никакого труда снова соблазнить их.
— Вождь красных людей, — многозначительно начал он, — отказывается покарать убийцу пиая своего племени? Он так ослаб, что, как старая женщина, забыл об оскорблении, нанесенном ему и его воинам!
— У моих молодых воинов, — жалобно ответил пьяница, — больше не осталось еды. У них в животах бурчит от голода, скоро у них не останется сил, чтобы сражаться с неграми Марони. Кто защитит наших женщин, наших детей и стариков, если на них обрушится голод и заберет всю их силу?
— Но разве честь красных людей не превыше всего?
— Индеец идет на войну, только когда он не голоден, — ответил вождь, невольно перефразировав слова маршала де Сакса{305}: «Солдат сражается лишь после того, как поел супа».
— Здесь не о чем тревожиться, — продолжил Бенуа. — Я отведу вождя и его воинов на плантацию, какой никогда не видел ни один индеец с тех пор, как Гаду, великий повелитель мира, создал людей, животных и лес.
— Мой брат говорит правду?
— Белый вождь никогда не лжет, — бесстыдно заявил мерзавец.
— Когда мой брат покажет эту плантацию «Тому, кто уже здесь» и его воинам?
— Когда солнце встанет после того, как два раза скроется за великим лесом, мои братья эмерийоны и тио получат целые поля бататов, ямса и маниока, они будут купаться в изобилии и смогут не работая провести следующий сезон дождей.
Это было уже чересчур, аргументы белого оказались слишком убедительными. Тут же решили немедленно отправиться в эти загадочные земли с молочными реками и кисельными берегами, где можно так беззаботно есть, пить и спать, утруждая себя лишь приготовлением еды и ферментированных хмельных напитков.
Отряд выступил, к огромной радости Бенуа, который, наскучив положением верховного жреца и главнокомандующего, внезапно вернулся к своим всегдашним манерам в разговоре с сообщниками.
— Уф, я снова спас положение, — сказал он Тенги, который ничего не понял из разговора надзирателя с вождем, но заранее восхищался ловкостью шефа.
— А я спас наши денежки, — ответил каторжник, показывая на свое плечо, покрасневшее от лямок сумки, бившей его по боку.
— Точно, это же наш самородок!.. Я и забыл про него.
— А я черта с два о таком забуду. Отличный рыжик! Такой нечасто обнаружишь в тайнике у индейца.
— Спокойствие, ребятки, только спокойствие. Совсем скоро у нас будет что получше.
— Если это будут каменюки вроде этого, большего мне не надо. Такими можно нагрузить меня, как мула, потащу и даже не пикну.
Отряд медленно продвигался в направлении к усадьбе «Добрая Матушка». Читатель, несомненно, догадался, что его целью были райские владения гвианских робинзонов. Таким образом Бенуа убивал двух зайцев одним выстрелом. Он рассчитывал получить в свое распоряжение все племя, которое надеялся в конечном итоге переселить на эти плодородные земли, и одновременно удовлетворить свою старую ненависть к Робену.
Ураган обрушился на них недалеко от того места, где робинзоны разбили лагерь, не подозревая о грозящей им двойной опасности. Захватчики слышали грохот падения гигантских стволов, вырванных с корнями, но слепая судьба пощадила их, поразив при этом невинных людей.
Яростный природный катаклизм прошел так же быстро, как детская обида, тяжелые облака рассеялись, и полная луна осветила безмятежным светом листву величественных деревьев, на которой жемчужинами сверкали капли воды.
Дикие обитатели леса, напуганные внезапным падением деревьев, разбежались кто куда. В густых зарослях не было слышно ни звуков охотящихся хищников, ни грозного рычания тигров, ни визга затравленной добычи, ни чавканья, сопровождающего еще теплую трапезу. Все живое замолкло после грозного «quos ego!»[27] {306} разгневанной природы.
Эту гробовую тишину вдруг разорвал чей-то крик. Раздался человеческий голос, скорее даже стон, похожий на тревожный зов в агонии, разносящийся над полем битвы. Он не звал на помощь. Эта мольба была не чем иным, как бессознательным протестом тела против боли.
Суеверные индейцы испуганно приблизились к белым.
— Ты слышал? — прошептал Акомбака, чуть ли не прижавшись к Бенуа.
