Гвианские робинзоны - Луи Анри Буссенар
— Мы пройдем через нее, как и через все прочие, — уверенно заявил главарь. — А теперь — за работу.
— Послушай, шеф, есть мысль. Мы, конечно, не можем ночевать в пироге. С другой стороны, наши гамаки не получится подвесить на деревьях на краю саванны. Мы могли бы выгрузить провизию на скалу у переката и устроить там патаву.
— Отлично придумано, сынок, так и сделаем. Краснокожего удобно устроим в гамаке, только сначала свяжем покрепче, чтобы у него и в мыслях не было сбежать. А потом мы прорубимся сквозь эту свалку и, привет, двинемся дальше.
Пирога вернулась к скалам, двое гребцов сошли на берег, быстро срубили там три дерева толщиной с ногу и очистили их от веток, пока их товарищи спешно разгружали пирогу.
Оба дела завершились одновременно. Деревья втащили на скалу, крепко связали вместе их макушки, а затем трое мужчин схватили каждый свой ствол и подняли их, одновременно быстрым движением разведя в разные стороны у основания. Получилась равнобедренная пирамида со сторонами примерно в три с половиной метра.
Конструкция самым естественным образом вышла вполне устойчивой, и вскоре по всем трем сторонам пирамиды повисло по гамаку. Это простое и удобное сооружение очень распространено у лесных негров и индейцев экваториальных областей и известно здесь как «патава». Оно служит прекрасной опорой для подвесных постелей во влажных и лишенных деревьев местах. Ибо в Гвиане решительно невозможно спать на земле, где вас непременно посетят неприятные, а то и опасные лесные гости: скорпионы, многоножки, пауки-крабы, муравьи и так далее.
Главарь, внимательно осмотрев узлы, которыми связали пленного индейца, положил его в гамак, как ребенка. Поскольку в этом месте, на скалах, солнце жарило так, что ничто бы перед ним не устояло, бандит срезал несколько широких листьев барлуру, соединил их вместе, получив нечто вроде экрана, который он пристроил над головой юноши. Теперь бедняге можно было не опасаться солнечного удара.
— Вот тебе и зонтик… Зонтик для нашего мальчугана, — ухмыльнулся негодяй. — А я теперь, выходит, твой папаша, как думаешь, похож? Но не думай, что я скачу вокруг тебя ради твоих прекрасных глаз, золотой ты мой. Если бы ты не был для нас так дорог, в прямом смысле, ты бы у меня давно уже встретился с твоим Гаду[17], вы же так зовете своего боженьку, вы да черные. Ладно, пока, веди себя прилично. А я пойду поработаю топором. И помни, что я слежу за тобой.
Четверо негодяев немедленно вернулись к зеленой баррикаде и набросились на нее с исступленной энергией, яростно орудуя мачете и топорами. Работа была тяжелой и продвигалась медленно, но все же их усилия не прошли даром. Они даже решили, что через двое суток трудов смогут выбраться из тупика. Поэтому, когда солнце начало садиться, они вернулись к патаве, весело распевая песни, как честные работяги, довольные своим трудовым днем.
Но последняя нота разудалого припева стала воплем ярости, который вырвался из четырех глоток при виде пустого гамака. Индеец, так надежно связанный главарем, сумел освободиться от пут и исчез.
Между тем в этом исчезновении не было ровным счетом ничего загадочного, хотя на первый взгляд оно могло показаться невероятным фокусом. Молодой индеец, увидев, что его палачи всецело заняты расчисткой пути через завал, решил воспользоваться первым же моментом, когда за ним никто не следил. Он сразу принялся грызть веревки, сжимавшие его запястья. Белые зубы, острые, как у грызуна паки, работали столь усердно, что после часа сверхчеловеческих усилий ему удалось перегрызть прочно сплетенную бечевку.
Первая часть дела была сделана. Но, к сожалению, наименее трудная. Теперь ему предстояло избавиться от пут, которые стянули не только его лодыжки, но и колени. Индеец был так же изобретателен, как и смел, и в высшей степени владел искусством бесконечного терпения, которое у его соплеменников слишком часто переходит в апатию.
Он носил на шее ожерелье из зубов патиры, очень острых, с режущим краем, которыми эти животные роют весьма глубокие ямы и перегрызают огромные корни. Он разорвал шнурок ожерелья, сплетенный из волокон алоэ, снял с него один из зубов и принялся пилить веревку, или, скорее, перетирать ее нить за нитью.
Время от времени он незаметно сквозь просветы в гамаке поглядывал на своих тюремщиков, поглощенных нелегкой задачей. Те, в свою очередь, старались не выпускать его из виду, но индеец знал, как выглядеть неподвижным, ни на секунду не прерывая работу, так что они ничего не заметили. И вот наконец наступил момент истины. Его ноги тоже обрели свободу. Он с наслаждением вытянулся в гамаке, отдохнул с четверть часа и растер затекшие конечности, чтобы вернуть им подвижность. Затем, улучив мгновение, когда все четверо повернулись к нему спиной, он сел на край гамака, спрыгнул на скалу и бросился вниз головой с каменной гряды в самую середину бурного потока.
Ни разу не показавшись на поверхности, он проплыл под водой все двадцать пять метров, отделявших его от берега, выбрался на сушу посреди зарослей пурпурных цветов геликонии и скрылся в густом лесу.
Ярость шайки авантюристов не знала границ. И хотя преследование было безумной и бесполезной затеей, они все же попытались. Справа и слева от ручья раскинулись затопленные саванны. Твердая суша, ведущая к лесу, представляла собой полосу земли шириной в сто пятьдесят метров, словно шоссе между двумя болотами. Именно здесь, на участке, примыкающем к реке, и рухнули деревья, словно поверженные неведомой силой.
Главарь и двое других ринулись к полузатопленным стволам, пытаясь взобраться на них, чтобы добраться до берега, а четвертый остался охранять припасы. Они уже почти ступили на землю, как внезапно раздался резкий свист, и тотчас же тот из них, кто шел впереди, огласил округу криком страха и боли.
Вылетевшая из чащи длинная стрела с древком из тростника, оперенная черным, только что пробила его бедро насквозь. Невзирая на адскую боль, раненый попытался вытащить ее, но безуспешно.
— Оставь это, — сказал главарь. — Она прошла навылет, и я сейчас сломаю ее с другой стороны.
Завершив операцию, бандит с любопытством разглядывал наконечник стрелы длиной не менее пяти сантиметров, зазубренный с одного края. Несмотря на окрасившую его кровь, он отливал чем-то желтоватым. Авантюрист машинально вытер его о рукав…
— Да это золото! — изумленно воскликнул он.
После открытия Нового Света и рассказов первых мореплавателей о тамошних чудесах всю Европу охватила жгучая лихорадка. Вслед за прославленным Колумбом (1492) и его отважными последователями Джоном и Себастьяном Каботами (1497–1498), Америго Веспуччи (1499)
