В обители грёз. Японская классическая поэзия XVII – начала XIX века - Антология
«Как незаметно…»
Как незаметно
день этот долгий прошел!
Вешняя дымка…
Я с детворой деревенской
в мячик на нитке играю.
«Ну вот наконец…»
Ну вот наконец
и пришла долгожданная осень —
повсюду в траве
сегодня вечерней порою
печально сверчки напевают…
«Ярко светит луна…»
Ярко светит луна.
Я в ночь выхожу – любоваться
ширью летних полей.
У подножья горы, в отдаленье
пролегла полоска тумана…
«Все глуше во тьме…»
Все глуше во тьме
последних цикад голоса,
и каждую ночь
все яростней ветер ревет
над кровлей лачуги моей…
«Вот и затишье…»
Вот и затишье.
Из дому я выхожу
полюбоваться —
как заблестела вдали
зелень омытых вершин!
Подпись к автопортрету
Хотя никогда
я жизни мирской не чурался,
но, правду сказать,
намного приятней в покое
вкушать одиночества прелесть…
«Есть ли на свете…»
Снова увидел родные края
Есть ли на свете
что-либо, чью красоту
время не точит?
Только цветущие вишни
вечно прекрасны весною…
«Так незаметно…»
Земляк обещал прийти ко мне полюбоваться цветами ямабуки, но напрасно ждал я его в пору цветенья – розы уже стали осыпаться…
Так незаметно
поблек и осыпался цвет
роз ямабуки —
а земляка из деревни,
верно, уже не дождаться…
Старец Басё[51]
Тяжко нам, смертным,
век вековать без бумаги,
кисти да туши —
нынче одолжишься в храме,
завтра врача потревожишь…
Надпись на веере[52]
Пусть неприметен
мой одинокий приют
в поле осеннем…
Слышишь, запели сверчки.
Жду тебя, друг, – приходи!
«Если и дальше…»
Если и дальше
будут дожди поливать,
скоро приют мой
станет окраской сродни
кленам в окрестных лесах…
«Ночью и днем…»
Ночью и днем
ветер осенний ярится —
знаю, ничто
в этом изменчивом мире
сердце мое не встревожит…
Шум сосен
Где-то в селенье,
должно быть, гремят барабаны,
флейты играют,
а в горах лишь одно услышишь —
заунывную песню сосен…
Соловьиные трели
Топор прихватив,
отправился я по дрова
в окрестные горы —
а там под каждым кустом
заливается соловей!..
Плошечка для подаянья[53]
У тропинки лесной,
собирая сегодня фиалки,
я оставил в траве
свою плошечку для подаянья,
свою мисочку там я забыл…
«Погреться хотел…»
Погреться хотел,
придвинувшись ближе к жаровне,
но только залег —
и будто мороз зимней ночи
сильней по нутру разошелся…
«В беззвездную ночь…»
В беззвездную ночь
не спят, беспокоятся утки,
стернею шурша
на соседнем рисовом поле, —
пронимает холод осенний!..
«Я в плошку свою…»
Я в плошку свою
пучок одуванчиков сунул,
фиалок набрал —
вот и славное будет нынче
Будде трех миров подношенье…[54]
«Солнце в небе…»
Солнце в небе
на запад давно склонилось.
Долог путь
через лес до хижины горной.
Тяжела на плече котомка…
«Следы его кисти…»
Глядя на надпись, сделанную отцом
Следы его кисти
сквозь слезы почти не видны.
Опять вспоминаю
те давно минувшие годы —
и черты отца предо мною…
«И посочинял бы…»
И посочинял бы,
и в мяч бы охотно сыграл,
и вышел бы в поле —
да никак изо всех занятий
не могу на одно решиться!..
Вака[55]
Из многих и многих
никчемных привычных вещей
в моем обиходе
для иных веков предназначен
только след, оставленный кистью…
«Стоит ли, право…»
Надпись на трехстворчатом складне
Стоит ли, право,
радоваться, что уйдешь,
с жизнью простившись,
в мир иной – пусть даже в обитель
самого пресветлого Будды?..
«Поистине, сердце…»
Поистине, сердце
себя же сбивает с Пути[56],
строптивое сердце…
Обуздай же лошадку-сердце!
