Тревожная ночь - Пётр Владимирович Угляренко
Наконец, тяжело дыша, она остановилась у дверей своей квартиры. Почему-то никак не могла найти в сумочке ключ, чтобы её открыть, и нетерпеливо позвонила. Только теперь подумала - какие же слова она скажет матери? Как сообщит ей о горе, постигшем всю их семью? Забыла и о том, что её мать с Натальей жили не очень мирно - так вот, мать, вероятно, не схватится за сердце. С облегчением вздохнула, увидев на пороге отца. Бросилась старику на грудь, обняла за шею:
- Знаешь, папа?
Услышала в ответ:
- Знаю, доченька, знаю...
Удивилась: говорит, знает - а что может знать? Заметила в глазах отца глубокую печаль - действительно знает, откуда же?
Понял, о чём думает Вика, и объяснил:
- Олимпиада Романовна приходила ещё вчера - ты была на занятиях. Собственно, я тоже её не видел, потому что был на работе. Мать же нам ничего не сказала: знаешь, она даже не называла Наташино имя, сердилась не неё.
- А за что?
- Было такое дело, за которое Наталью ругала.
Больше ничего не сказал отец Веронике. Только сообщил:
- Правда, матери Натальи послала телеграмму. Анна Михайловна уже у нас.
Вика не ждала, а поспешила в комнату: должна быть с тётей, чтобы поддержать её, хоть немного успокоить! И удивилась, услышав из кухни ровный, буднично спокойный голос матери:
- Не расстраивайся, Анна, потому что тебе ещё одной надо жить.
Дверь в кухню была приоткрыта, и Вероника, остановившись, увидела: тетя сидит на стульчике, и мать прикладывает ей к вискам намоченный бинт. Вика пристально посмотрела на мать: она вроде бы спокойная, только очень бледная. Заходить или нет?
Отец взял её за плечи и отвёл в сторону.
VII
Ни о чём другом не хотел думать Павел, лишь о том, как бы ему умереть. Умереть, не дожидаясь, пока суд вынесет приговор, и поведут его на казнь. Покончить со всем, чтобы никаких допросов, никакого суда. Ибо для него сесть на скамью подсудимых - страшнее смерти. Он не вынесет на себе взглядов... Это же такой позор!..
Хоть ничего и не запомнил, а так получается, что он убил Наталью - потому что кто же другой? До котика своего не дошла, потому что тогда, став в дверях, оттолкнул её назад, а она упала... О, какой позор, какой позор! А ещё начнут говорить, что был в вытрезвителе... Нет, лучше не жить!
Плакал теперь, чистосердечно каялся, говорил себе, что при всех обстоятельствах не имел права поднять на жену руку. Разве можно из ревности лишать человека жизни? Да ещё такого, который был ему самым близким на свете! Или, может, сам он не человек - какой-то хищник, зверь? Но среди зверей такого не бывает!
С отвращением кривился - высочайшее создание! Где же тогда был его разум, где? Теперь уже, видно, возвращается, а зачем? Чтобы понял, как он низко пал, и ещё какая перед ним пропасть? Скорее бы полететь туда вниз головой - ведь зачем жизнь, когда её нет?
Растянулся на кровати, сложил руки на груди, но и так к нему не приходил покой. Ждал - вот-вот откроется дверь, и дежурный, заглянув, позовёт: «Гражданин Мушник, к следователю!» И, не услышав ответа, подступит к кровати, потрясет за плечо, думая, что он, Павел, заснул. О, если бы заснул так навеки! Чтобы дежурный бросился назад, забыв даже закрыть за собой дверь. Наверное, и Виктор бы обрадовался, что его знакомого постигла и без суда справедливая кара.
Потом представлялось Павлу, как его с Наташей хоронят в одной могиле, забрасывают раскисшей после дождя землёй... И вдруг вскочил: в самом деле, как же похороны? Будут хоронить Наталью без него? Не проведет её в последний путь? О судьба, не будь такой жестокой! Бросился сразу к двери, но понял, что только рассветает - никого из начальства теперь не дозовёшься.
Снова покорно сел на кровать.
Виктор ему должен как-то помочь, чтобы пошёл на похороны Натальи. Кто-кто, а он должен его понять. Дома, перед арестом подумал, что именно с ним, Виктором, связалась Наталья. Никогда же не забывал, всегда помнил, что могла Наталья выбрать и Виктора. Это было бы по крайней мере понятно. Если бы тогда узнал, что она сделала с ним, Павлом, ошибку и решила вернуться к Виктору, он бы примирился. Почувствовал бы, что бессилен, - но ведь дома, в своей квартире, а не в камере, в четырёх тюремных стенах! А что теперь? Получается, и Виктор остался на свете несчастным, бессильным, потому что и его оставила Наталья.
Обеими руками схватился за голову - что это ему взбрело в голову? Когда уже наконец вспомнит всё до конца, рассудит, как оно было, чтобы не строить каких-то фантазий! Почувствовал, что перед Виктором ему ещё более стыдно, потому что виноват или не виноват, а Виктор не должен был знать, до чего у них с Натальей дошло.
Вспомнил: мёртвые стыда не ведают! Откуда это? Из какого-то исторического романа? Но всё равно. Важно, что в этом единственное спасение. Ведь коли останется жив и дойдёт до суда - его лицо, глаза, даже мозг будет жечь страшный стыд. Придется же предстать не только перед Виктором, но и перед знакомыми, коллегами по работе, матерью. Это было бы для него адской мукой! Особенно - предстать перед матерью.
Павел снова сорвался на ноги. Из конца в конец мерил тесную камеру предварительного заключения. Поднял вверх голову, взглянул на зарешёченное под потолком окошко, и жадно, как живую надежду, впитал глазами утренний свет. Нет, не смерть, а воля! Вдохнуть свежего воздуха, встретиться с людьми - пусть над могилой Натальи, лишь бы таким человеком, как другие. И люди что-то посоветуют, помогут. Собственно, здесь, хоть бы и хотел, - не причинишь себе смерть. Лучше всего было бы - током: разломил патрон, оголил провод, чтобы сразу как молния ударила в грудь. Но к току никак не добраться - даже кровать не поставишь торчком, потому что она прикована к стене. Так вот сама судьба возвращает его к жизни...
И горько улыбнулся: жизнь...
