Тревожная ночь - Пётр Владимирович Угляренко
Но вдруг замолчала, оглянулась, будто надеясь, что Павел откликнется. Малым не раз залезал под кровать, а потом смеялся, что не могли его найти. Почему-то ей захотелось увидеть Павла ещё ребенком, хоть давно взрослый. Он невинный, он...
Слёзы, которые до этого душили её, теперь уже обильно полились из глаз. Упала на диван, спрятала лицо под подушку. Но вскочила, взывая к сыну во весь голос:
- Павлик этого не делал, Геннадий! Не убивал её! Слышишь, не убивал!
- Что вы меня в этом убеждаете, мама?
- Павлик мне скажет. Перед матерью не сможет крыться ничем. Скажет, что он ни в чём не виноват, а они пусть слышат... Слабого он характера, я знаю, но добрый, добрее и на свете нет... - И замолчала, жадно глотая воздух.
Геннадий бросился к телефону:
- Медицинская помощь?!
Подбежал потом к матери, помог лечь. Широко открыл окно, думая: что же дальше? Не знал, хорошо ли поступил, что вытащил сюда мать. Может, было бы лучше, чтобы она ничего не знала? Ведь ничем ни Павлу, ни Наталье не поможет. Но думал - мать... К кому же должен был побежать, когда в их семье случилась такая беда?
Обнял мать за плечи, а она, не обращая на него внимания, смотрела в пространство. Спросил ласково Геннадий:
- Вам немного легче, мам?
Не отвечала.
Сын неожиданно почувствовал, что он какой-то беспомощный. Если она ослабнет, то в эту трудную минуту не будет иметь поддержки не только Павел, но и он, Геннадий. В этой ситуации он как бы тоже - под грозовыми тучами. Думал о смерче, который может вдруг подбросить его, чтобы упал, разбился.
- Мама, мы без вас пропадём!
Удивился: где это вдруг сила у матери взялась? И плакать она перестала, и тяжело дышать. Видно, все матери такие, - подумал Геннадий, - когда надо в беде за ребёнка своего постоять, то и на великий подвиг способны.
Действительно, никому не повредит, если мать пойдёт в милицию и скажет, какие у неё сыновья! Знал, в протокол, может, и не запишут, а всё-таки - материнское слово, пусть выслушают! Только не сегодня. Сегодня же выходной, да и матери надо отдохнуть.
На второй день Олимпиада Романовна собралась в милицию. Вышла, уже не шатаясь и не хватаясь за стены. Геннадий - за ней. Дверь лишь кое-как, временно с вечера починил, чтобы можно было запереть.
- Боюсь я, Геннадий, - оглянулась мать.
- Да что тебе сделают?
- Я боюсь за тебя.
- Разве я в чём-то виноват?
- Не знаю, Геннадий. Скажи мне... а ты не боишься ничего?
- Ничего!
Будто не верила тому, с ног до головы смерила Геннадия укоризненным взглядом, что ему даже жутко стало, и решительно отвернулась.
Волнуясь, Геннадий привёл мать в областную милицию. Ждала, ждала, а когда попала на приём к начальнику, узнала, что надо идти в городскую.
Дежурный у входа вдруг вскинул к козырьку руку и спросил:
- Куда вы, мамочка?
Остановилась. Подумала: счастливая примета, что дежурный назвал её матерью, и всё будет хорошо, вырвет она своего Павла из тюрьмы, и он счастливо припадет к её груди.
- К кому вы идёте, кто вам нужен? - интересовался милиционер.
- Один лишь сын мой нужен мне, к нему и иду.
- Как его зовут?
- Павел Мушник...
- Мушник? Что-то такого не знаю, мамаша... Он что - у нас работает?
Просто выложила, как есть:
- В темницу забрали его, а он не убивал, это она сама... Проводи меня к нему, сынок, покажи...
- Сейчас, сейчас... - дежурный взялся за косяк, чтобы лучше рассмотреть, какая она, мать, пришедшая вступиться, защитить сына - во всём отделе уже знали, что произошло на улице Подвальной. И размышлял, что говорить матери, куда её проводить. Решил - к начальнику следственного отдела майору Ковальчуку. Позвонил:
- Мать к вам, товарищ майор. По делу об убийстве на улице Подвальной... - А когда положил трубку, объяснил: - Майор, может, чем-то вам и поможет, если честно расскажете всё.
- Чего бы мне скрывать - всё расскажу...
Следуя за милиционером, думала: все ли здесь такие?
И тот майор, к которому идут, тоже будет приветлив? Или, наоборот, окажется суровым, недобрым? Как тогда она с ним будет разговаривать? Как дикая кошка с когтями, бросится на него? Но ведь это - начальник. Может, лучше возьмёт доброе слово?
Дежурный легонько подтолкнул её в дверь кабинета, а сам остался. Рассмотрела: говорил, что к майору, а здесь того не видно, сидит обычный человек в штатском, как все люди ходят... Молча смотрела на него, а он, поднимаясь из-за стола, спросил:
- Олимпиада Романовна?
Оказалась удивлена:
- Разве вы меня знаете?
- Догадался, - садясь снова, ответил начальник. А когда села и она, сказал: - Слушаю вас...
- Это я хочу послушать вас. Зачем вы забрали моего сына, если он невиновен? Он никогда и пальцем её не тронул, не то что убил.
- А кто же тогда по-вашему?
- Сама, больше никто... Я с самого начала говорила, что такая женщина не для него, что доведёт его до беды. Я знала.
- Не любили, вижу, вы свою невестку?
- А за что её должна была бы любить?
- Ничего в ней хорошего не видели?
Мать насторожилась: если майор в ней усомнится, тогда ничему не поверит. Ковальчук склонил голову и тихо заметил:
- Всё же, вашей невесткой была.
- Если бы не капризная, - уже осторожнее ответила мать.
Майор слегка закивал:
- Зато, слышал, что красивая, красивая была.
- Разве счастье в красоте? Ох, добрый человек...
- А в чём же?
- В согласии.
- Может... Значит, по-вашему, она во всём виновата? А может, и Павел?
- Нет, Павел невиновен!
- Она одна?
- Зачем бы иначе наговаривала Павла против меня?
- Откуда вы это знаете?
- Я знаю. Вы спрашиваете такое...
- И что, Павел, слушался её?
- Бывало, что и слушался.
- Почему только - бывало?
- Всё-таки я мать ему, нет?
- Даже теперь её не жалеете, когда она убита?
- Не жалею!
- Суровая вы, я вижу.
Опять настороженно взглянула мать - майор будто нахмурился. И мысленно поругала себя - не знает, что говорит! Зашмыгала носом, вытерла платочком
