Петр Северов - Морские были
Губернатор не особенно считался с установленной исстари подобострастной формой правительственной переписки. Он был зятем генерал-губернатора столицы, человека наиболее приближенного к японскому императору, и знал, что резкость ему будет прощена. Он написал второе письмо, объясняя, что русские неизбежно заподозрят японские власти в коварстве, - ведь все это дело могло быть улажено на Мацмае или даже в одной из курильских гаваней и не имело никакого смысла требовать прихода русских кораблей в далекий южный порт Нагасаки.
Через некоторое время правительство приняло новое решение: переговоры с русскими поручались мацмайскому губернатору и могли вестись в Хакодате.
Пленные не могли не заметить, что отношение японского начальства к ним и поведение караульных солдат с каждым днем становилось лучше. С них сняли веревки, выдали хорошие постели, потом перевели из тюрьмы в дом, где уже не было решеток. В этом доме снова появились важные гости с обычными своими просьбами написать что-нибудь на память. Среди гостей оказался купец, прибывший из Нагасаки. Он беседовал с голландскими моряками и теперь очень удивился, что русские здесь, в Японии, не знали о взятии Наполеоном Москвы...
- Этого не может быть, - убежденно сказал Головнин. - Я думаю, голландцы вас обманули...
- Но они показывали английские и французские газеты! Я сам немного читаю по-английски... Москва сожжена и больше не возродится.
- Вы не знаете, что такое Москва! - горячо воскликнул Хлебников. - Я могу поверить, что она сожжена, но никогда не поверю, чтобы враг торжествовал в ней победу. Нет на свете силы, чтобы народ наш смогла покорить...
Купец переглянулся с другими сановными гостями.
- Странные вы люди, русские! Вы не желаете верить фактам. Вы слишком самоуверенны, слишком! Но веером туман не разгонишь...
Молчаливый Макаров выговорил громко и раздраженно:
- А может, ты нарочно напускаешь туман?
Купец не обиделся. Улыбаясь, он погрозил Макарову пальцем.
- Я вижу, мои новости запоздали. Вы уже знаете, но как вы об этом узнали?
Купец покачал головой и стал прощаться. Сколько ни упрашивал его капитан рассказать подробней о событиях в Европе, он только усмехался и повторял:
- О, вы хитрецы!.. Вы все уже знаете...
Когда он ушел, капитан долго молча шагал по комнате из угла в угол.
- Расстроил вас купчина, Василий Михайлович? - сочувственно проговорил Хлебников.
- Расстроил? Да нет, нисколько... Купец этот проговорился, но все до конца не договопил... Я, понимаете, воедино факты пытаюсь соединить. Наш плен - это не просто случай. Такие случаи ведут даже к международным осложнениям. Почему в первые месяцы японцы относились к нам с жестокостью? Что если бы еще тогда мы попытались бежать? Пожалуй, они бы нас казнили... А теперь вот, смотрите, - веревки и решетки сняли, питание хорошее, их начальники почти заискивают перед нами. Чем же все это объяснить? Я так думаю: Наполеон разбит. Россия стала еще могущественней, и японцы боятся ее. А раньше они считали Россию побежденной...
- Светлая голова у вас, Михайлович! - радостно проговорил Хлебников.
Капитан остановил его движением руки.
- Не торопись хвалить... И радоваться еще преждевременно. Это лишь догадка. Но я знаю, что без важных причин в нашем положении ничто не могло бы измениться.
Новый мацмайский губернатор настрого запретил рассказывать пленным о славных победах русских над армиями Наполеона. Если вопрос о возвращении русских моряков на родину будет в конце концов решен, - там, в России, ни в коем случае не должны знать, что японское правительство испугано. Пусть лучше русские думают, будто японцы проявили добрую волю...
У японцев были все основания опасаться недовольства русских властей.
В третий раз Петр Рикорд приходил к берегам Японии, чтобы выручить своего командира и его спутников. И только теперь в порту Хакодате, запретном для всех европейских кораблей, дело должно было наконец-то решиться.
Два месяца назад в заливе Измены Рикорд имел краткое свидание с матросом Дмитрием Симановым и курилом Алексеем.
Японцы специально доставили этих двух пленных с Мацмая на Кунасири. Рикорд был очень удивлен такой предупредительностью самураев. Но Такатаи-Кахи, проживший год с русскими и ставший ревностным поклонником всего русского, вскоре помог разгадать загадку. Он побывал в крепости, беседовал с офицерами и, возвратившись на шлюп, негромко сказал капитану:
- Я мог бы остаться на берегу. Но есть важные новости. Я ваш друг и должен сказать это вам под большим секретом... Пленные будут возвращены. В Японии взгляд на Россию переменился. Сейчас наше правительство боится России. Оно потрясено русскими победами и пойдет на любые уступки, лишь бы избежать войны...
Прибыв в порт Хакодате, Рикорд передал мацмайскому губернатору письмо начальника охотской области Миницкого.
Миницкий писал о том, что русский император к японцам хорошо расположен и не желает наносить им ни малейшего вреда, поэтому и японцам следует, не откладывая нимало, показать освобождением несправедливо захваченных русских и свое доброе расположение к России и готовность прекратить дружеским образом неприятности. "Впрочем, - указывалось в письме, - всякая со стороны японцев отсрочка может быть для их торговли и промысловых людей вредна, ибо жители приморских мест должны будут понести великое беспокойство от наших кораблей, буде японцы заставят нас по сему делу посещать их берега".
Не такое письмо рассчитывал получить губернатор Мацмая от русских пограничных властей. Но он понимал, что русские были слишком терпеливы и теперь не ограничатся только угрозой.
- Меня вполне удовлетворяют заверения в дружбе, сделанные самим русским императором, - говорил он.
Письмо стало известно и пленным. И вскоре губернатор сказал пленникам:
- Мне приятно сообщить вам, что в самом ближайшем будущем вы будете переправлены на шлюп "Диану", на котором отбудете в Россию...
Головнин слегка поклонился:
- Благодарю... Мне очень радостно знать, что печальное недоразумение, из-за которого мы, русские моряки, перенесли столько обид и притеснений, закончится мирно...
Мур весь затрепетал, и голос его сорвался:
- Позвольте, мой буньиос... Вы решили отпустить в Россию всех нас? Как это понимать? Всех до одного?..
- Конечно, - сказал губернатор. - Вы все для меня равны, и я не желаю подвергать кого-либо из вас дальнейшему заключению.
- Значит, всех до одного... - прошептал Мур растерянно. - Но я не достоин этой великой милости, мой буньиос! Я чувствую себя виновным перед Японией!.. И я еще не закончил показаний.
Вечером Федор Мур объявил голодовку. Он голодал двое суток, а на третий день, в то время, когда другие пленные были на прогулке, уничтожил общий обед.
После обеда он сошел с ума. Размахивая руками, брызгая слюной, он кричал испуганно и визгливо:
- На крыше сидят японские чиновники... Слышите? Они все время упрекают меня. Вот, слушайте, они говорят: "Он ест нашу кашу и пьет нашу кровь!" Они хотят меня убить и каждую ночь советуются об этом с капитаном... Я не поеду в Россию, нет, не поеду!.. Я просился на службу к губернатору, а Михайло Шкаев оденет на меня за это кандалы!..
Моряки терпели это буйство целые сутки, но потом Хлебников сказал ему резко:
- Федор Федорович, стыдитесь малодушия!.. Вашему сумасшествию никто не верит... Не валяйте дурака.
Мичман притих, задумался и долго сидел в уголке, замкнутый и безучастный. Потом он настойчиво стал требовать свидания с губернатором наедине.
6 октября 1813 года к губернатору вызвали всех пленных.
В огромном зале собралась в этот день вся городская знать. Празднично одетый губернатор улыбаясь приветствовал моряков поклоном. В руках он бережно держал какую-то бумагу. Теске почтительно принял эту бумагу и прочитал вслух по-русски:
- "С третьего года вы находились в пограничном японском месте и в чужом климате, но теперь благополучно возвращаетесь; это мне очень приятно. Вы, г. Головнин, как старший из своих товарищей, имели более заботы, чем и достигли своего радостного предмета, что мне также весьма приятно. Вы законы земли нашей несколько познали, кои запрещают торговлю с иностранцами и повелевают чужие суда удалять от берегов наших пальбою, и потому, по возвращении в ваше отечество, о сем постановлении нашем объявите. В нашей земле мы желали бы сделать все возможные учтивости, но, не зная обыкновений ваших, могли бы сделать совсем противное, ибо в каждой земле есть свои обыкновения, много между собой разнящиеся, но прямо добрые дела везде таковыми считаются; о чем также у себя объявите. Желаю вам благополучного пути".
Головнин сдержанно поблагодарил губернатора, и моряки, сопровождаемые прежней охраной, вышли из замка. У двери Мур пытался задержаться, но офицер приказал строго:
- Идите...
