Измена. Игра на выживание - Луиза Анри
Глава 45
Ян
Вилла была тихой. Слишком тихой. Звенящая тишина после взрыва. Роскошные залы, мраморные коридоры — все превратилось в гигантский, пустой саркофаг. Ян стоял у окна кабинета, глядя в ночной сад, но не видел его. Видел только ее спину, уходящую через ворота. Навсегда.
Опустошение. Глухое, всепоглощающее. Оно заполнило каждую клетку его тела, тяжелее любого груза. Он чувствовал себя вывернутым наизнанку, выжженным дотла. Ярость, бурлившая в первые минуты после ее ухода — ярость на нее, на себя, на Демьяна, на весь проклятый мир — схлынула, оставив после себя только холодный, черный пепел. Пепел его мира.
Он машинально налил коньяк в тяжелый бокал. Дорогой, выдержанный. Выпил залпом. Не почувствовал ни вкуса, ни тепла. Как будто пил воду. "Ты замарал меня этой любовью..." Ее слова резали изнутри, острее любого ножа. Он сжал бокал так, что хрусталь треснул, впиваясь в ладонь. Капли крови смешались с остатками коньяка. Физическая боль была ничто по сравнению с той дырой в груди.
Он потерял. Не территорию. Не деньги. Не власть. Он потерял единственный свет в своем кровавом сумраке. Ту самую "слабость", за которую Демьян его презирал, оказалась его единственной силой, его якорем в человечности. Теперь якорь сорван. И его несло в темную пучину, где только прах и тени.
Он прошел в ее комнату. Все осталось как было. Книга на тумбочке, халат на спинке кресла, едва уловимый запах ее духов. Он схватил халат, прижал к лицу, вдыхая последние следы ее присутствия. Жгучая волна тоски и бессилия накрыла с головой. "Я не могу без тебя..." Он кричал это ей, умолял. А она ушла. Потому что он был монстром. Потому что его мир был адом, в котором она задыхалась.
Он упал на ее кровать, уткнувшись лицом в подушку. Никто не видел Пахана таким. Сломленным. Плачущим? Нет. Слез не было. Была только сухая, разрывающая грудь пустота. Его империя, выстроенная на костях, казалась прахом. Сенатор? Война? Какая разница? Без нее все потеряло смысл. Он был силен, страшен, всесилен в своем мире. И он потерял единственное, что имело цену. Из-за своей жестокости. Из-за своей сути. "Ты был прав," — прошептал он в пустоту, обращаясь к Демьяну, к самому себе. "Слабость погубила. Но не любовь к ней... Слабость была в том, что я не смог стать другим для нее."
Дверь кабинета тихо открылась. Тихон. Он стоял на пороге, его каменное лицо было непроницаемым, но в глазах читалось понимание. Глубже, чем обычно.
— Босс? — его голос был тише обычного. — Доклады...
— Не сейчас, — хрипло прервал его Ян, не поднимая головы. — Уйди, Тихон. Просто... уйди.
Тихон замер на секунду, затем кивнул и бесшумно закрыл дверь. Ян остался один. В огромной, роскошной пустоте виллы, которая вдруг стала самой страшной тюрьмой. Его мир рухнул. И единственное, что осталось — это осознание: он сам был архитектором этого краха. Любовь пришла, как чудо. И он убил ее своими руками, обагренными кровью необходимых актов. Пустота звенела в ушах. Громче сирен, громче выстрелов.
Оливия
Съемная квартира в депрессивном районе на окраине города была каморкой. Одна комната, крохотная кухня, ванная с подтекающим краном. После виллы это выглядело как камера в тюрьме для нищих. Но это была ее камера. Ее выбор. Ее свобода.
Свобода пахла сыростью, дешевым моющим средством и тоской. Одиночество было физическим, как холодный камень на груди. Она сидела на жестком диване, купленном за копейки с рук, кутаясь в старый плед. За окном — серый рассвет, освещающий унылые панельные дома. Страх был ее постоянным спутником. Страх, что ее найдут. Люди Сенатора. Рита. Или... он. Его люди. Она сбежала, но знала — полностью скрыться от Яна невозможно. Если он захочет найти — найдет. И что тогда? Ее слова о стене, о невозможности... что они будут значить перед его яростью или... что хуже... его мольбами?
Но больше, чем страх, грызла тоска. Глупая, предательская тоска. По его теплу. По его голосу, даже когда он сердился. По ощущению защищенности, пусть и ложному, которое давали его руки. Она ловила себя на том, что прислушивается к шагам на лестнице, надеясь... Злилась на себя за эту слабость. "Он убийца. Хладнокровный. Ты видела это своими глазами." Но память услужливо подкидывала другие картинки: его боль, когда он говорил о Демьяне; его отчаянные попытки устроить "нормальный" вечер; его признание в любви, таким искренним, таким... человечным. Пропасть между этими образами разрывала ее душу.
Она пыталась действовать. Найти работу. Врачом. Ее диплом, ее опыт — все было при ней. Она обошла несколько поликлиник, частных центров. Везде одно: вежливые отказы, холодные взгляды, шепот за спиной. "Это та самая...", "Девка Пахана...", "Знаешь, чем она зарабатывала?", "Нам такие проблемы не нужны...". Сплетни, страх, отторжение. Ее прошлое, ее связь с Яном, стали клеймом, от которого не сбежать. Мир "до" был потерян навсегда. Она была изгоем.
Она смотрела на свои руки — руки врача, которые могли спасать жизни. Теперь они были бесполезны. Как и она сама. В кармане жалкие остатки денег. Скоро надо платить за эту конуру. А потом? Паника сжимала горло. Что делать? Куда идти?
Она встала, подошла к окну. Серый свет лился на ее бледное, осунувшееся лицо. Мысли о Яне накатывали снова. Не о Пахане из подвала. О том Яне, который был ее. Сильном, уязвимом, страстном, запутавшемся. О том, как он смотрел на нее, будто она единственный свет во тьме. "Я не могу без тебя..." Его голос эхом звучал в тишине квартиры. Ей хотелось верить, что он страдает. Так же, как страдала она. Что его мир тоже превратился в прах. Но это не меняло главного.
Она прижала лоб к холодному стеклу. Свобода оказалась горькой и одинокой. Страх — постоянным. Будущее — туманным и пугающим. А любовь... Любовь осталась. Ядовитая, невозможная, разрывающая сердце. Любовь к человеку, чей мир она ненавидела и от которого сбежала, чтобы спасти то, что от нее осталось. Но что осталось? Только эта съемная пустота, страх и бесконечная тоска по тому, кто был целым миром — миром, погруженным во тьму, из которой ей пришлось бежать, чтобы выжить. Она закрыла глаза. Одиночество звенело в ушах. Громче уличного шума, громче собственного
