Измена. Игра на выживание - Луиза Анри
Он замер, будто ударился о невидимую стену. Его глаза сузились.
— Это был необходимый акт, — повторил он, как заученную мантру, но в его тоне появились трещины. — Ярослав... он продал нас Сенатору. Через Риту. Он готовил переворот. Ты сама чувствовала это! Он хотел тебя устранить, Оливия! Чтобы ослабить меня! Что я должен был сделать? Поговорить по душам? Отправить в отпуск?!
— Не знаю! — крикнула она, и лед в голосе дал трещину, обнажив боль. — Я не знаю, что ты должен был сделать! Но я знаю, что ты сделал! Ты их казнил! Хладнокровно! Как животных! Своими руками или руками своего палача — не важно! Ты приказал! И ты стоял и смотрел! Как смотрел на все это годами! Это твой мир, Ян! Твой настоящий мир! Мир крови, страха и показательных убийств! И ты его король! И я... — голос ее сорвался, — я была дура, поверившая, что можно выкроить островок света посреди этого ада! Что твоя любовь ко мне — это что-то отдельное! Но нет! Она здесь! Она пропитана этой вонью! Она выращена на этой крови!
Она видела, как его лицо искажается. Пустота сменилась вспышкой ярости, обидой, болью.
— Ты думаешь, мне это нравится?! — прогремел он, делая шаг к ней. Его гнев был страшен, но в нем была и мука. — Ты думаешь, я хотел убить Ярослава? Человека, который был мне отцом больше, чем мой родной?! Но он предал! Не только меня! Всех! В самое тяжелое время! Когда за нами охотится Сенатор, когда каждая слабина смертельна! Я обязан был показать цену предательства! Чтобы другие не решились! Чтобы защитить то, что осталось! Чтобы защитить тебя!
— Защитить меня?! — Оливия горько рассмеялась. — Ты защищаешь меня, убивая людей? Ты защищаешь меня, погружая меня в этот кошмар глубже с каждым днем? Твоя защита — это золотая клетка, стены которой сложены из трупов! Я не могу больше, Ян! — Голос ее сорвался в крик, полный отчаяния и окончательности. — Я не могу дышать этим воздухом! Каждый вдох — это запах крови из подвала! Каждый взгляд на тебя — это воспоминание о тех пустых глазах! Я не могу быть частью этого! Я не могу жить в этом мире убийц и предателей! Я не хочу превратиться в Риту! Или в тебя!
Она увидела, как ярость в его глазах сменилась чем-то другим. Чем-то похожим на панику. На животный страх потери.
— Оливия... — его голос стал грубым, срывающимся. Он протянул к ней руку, но не чтобы схватить, а в жесте мольбы. — Не уходи. Пожалуйста. Я... я не могу без тебя. Ты единственный свет... единственное, что держит меня от... — он не договорил, но она поняла. От полного погружения в тьму, от превращения в абсолютного монстра. — Я люблю тебя. Искренне. Безумно. Я сделаю все... все, чтобы оградить тебя от грязи! Я изменю правила! Я уйду от самого страшного! Дай мне шанс! Ради нашей любви!
Слова люблю и шанс прозвучали как нож в сердце. Они были искренними. Она чувствовала его боль, его страх, его отчаяние. Любовь в ней отозвалась жгучей волной тоски и жалости. Она вспомнила его нежность, его уязвимость, его попытку ужина в ресторане... Но перед этим стояла стена. Стена из образов подвала: казнь, кровь, пустые глаза Демьяна. И его собственные глаза — глаза Пахана, не раскаявшегося, а оправдывающегося.
Любовь была сильна. Но отвращение к его миру, к его методам, к самой сути его власти, пропитанной кровью, было сильнее. Оно было инстинктивным, физиологическим. Ее душа задыхалась.
— Любовь? — Она посмотрела ему прямо в глаза, и в ее взгляде не было ненависти, только бесконечная усталость и горечь. — Наша любовь живет в могиле, Ян. Она проросла сквозь кости и кровь невинных. Она пахнет порохом и смертью. Каким шансом ты ее спасешь? Еще большей кровью? Еще одним подвалом? — Она покачала головой, медленно отступая к двери. — Нет. Я не могу. Просто... не могу. Любовь не должна стоить души. Моей души. Прощай, Ян.
Она повернулась и схватилась за ручку двери. Ее руки дрожали, но решение было непоколебимым. Стена рухнула. Не между ними. Внутри нее. Стена иллюзий.
— СТОЙ! — Его рев потряс комнату. Это был не приказ Пахана, а вопль раненого зверя. Она услышала его шаги — быстрые, яростные. Он схватил ее за плечо, резко развернул к себе. Его лицо было искажено болью, гневом, неверием. — Ты не уйдешь! Я не позволю! Ты... ты моя! Моя!
Он попытался притянуть ее к себе, его губы искали ее губы — не в поцелуе, а в акте обладания, отчаяния. Но она вырвалась с силой, которую не знала в себе. Отпрянула, как от огня.
— Нет, Ян, — прошептала она, глядя на него с бесконечной печалью и окончательностью. — Я не вещь. И я не твоя. Больше никогда. Отпусти меня. Пока не стало еще страшнее. Пока ты... пока ты не замарал меня этой любовью окончательно.
Она видела, как в его глазах гаснет последняя надежда. Как ярость сменяется леденящей пустотой, страшнее той, что была в подвале. Он отпустил ее. Не физически — его руки повисли вдоль тела, — а внутренне. Стена выросла и между ними. Непреодолимая. Из его поступков, ее принципов и запаха крови.
Оливия открыла дверь. В коридоре стояла охрана — двое молодых парней, бледных, потупивших взгляды. Они все слышали. Видели ее побег из подвала. Видели ее сейчас.
Она прошла мимо них, не оглядываясь. Шла по роскошным коридорам виллы, мимо дорогих картин, антиквариата, мраморных статуй. Мимо тюрьмы, которую когда-то приняла за убежище. Каждый шаг отдавался эхом в пустоте внутри. Она не знала, куда идет. Знало только одно: прочь. Прочь от Яна. Прочь от его любви, пропитанной смертью. Прочь от мира, где человеческая жизнь стоила меньше, чем необходимый акт. Она прошла парадный вестибюль, мимо шокированных слуг. Вышла за тяжелые дубовые двери виллы в холодный ночной воздух. Охрана у ворот замерла в нерешительности. Никто не смел остановить ту, что еще вчера была "женщиной Пахана", а сегодня шла сквозь строй под взглядом Пахана, стоявшего где-то там, в темном окне ее комнаты, смотрящего ей вслед.
Она не оглянулась. Она перешагнула невидимую черту, отделявшую золотую клетку от неизвестности. И этот шаг был не бегством. Это было падением в пропасть, но падением вверх
