Измена. Игра на выживание - Луиза Анри
Запах.
Не его обычный, знакомый до боли аромат дорогого мужского парфюма с нотками дерева и кожи. Нет. Это было что-то другое. Сладковатое. Цветочное, но с тяжелым, почти пудровым, животным шлейфом. Навязчивое. Чужое. Как крик в тишине.
Оливия медленно поднесла рубашку к лицу, втягивая воздух. Да. Четко. Духи. Женские. Дорогие, чувственные, откровенно соблазнительные. Совсем не те легкие, свежие ноты, что предпочитала она сама. Этот запах висел в воздухе кабинета Анатолия сегодня утром, когда она зашла за забытыми ключами. Он тогда смутился, сказал что-то про новую освежительницу воздуха для приемной.
Глупость.
Руки сами сжали ткань. Сердце неожиданно гулко стукнуло где-то в основании горла. «Освежительница», — мысленно повторила она, и звук был плоским, фальшивым. Глаза скользнули по рубашке, ища… чего? Пятна? Следа помады? Ничего. Только этот чужой, наглый запах, въевшийся в волокна.
Она швырнула рубашку обратно на стул, как обожженная. Глупо. Наверняка… Пациентка близко сидела. Наверное. Или… Или ассистентка Катя? Та, что смотрит на него влюбленными глазами? Но у Кати духи… дешевые, сладкие, как леденец. А этот запах… Этот запах был другим. Зрелым. Опасным. Как сама его обладательница, наверное.
Оливия подошла к комоду, где стояла коробка со стиральным порошком. Автоматические движения: открыть, насыпать, включить машинку. Руки дрожали. Она засунула рубашку внутрь, захлопнула дверцу, нажала кнопку. Гул воды, крутящийся барабан — попытка смыть улику. Смыть саму мысль.
Но мысль не смывалась. Она витала в воздухе, смешиваясь с запахом готовящегося ужина (она все же поставила курицу в духовку, по привычке) и сыростью от дождя. Оливия обхватила себя руками, пытаясь согреться. В поликлинике сегодня был мальчик с анемией, бледный как мел… Старушка с гипертоническим кризом… Рецепты, бумаги… А тут… этот запах. Как грязь на белом халате.
Она прошла в спальню. Их спальню. Большая кровать, дорогое белье. Когда-то это было местом страсти. Теперь — чаще местом молчаливого отчуждения. Взгляд упал на тумбочку Анатолия. Он всегда был неаккуратен. Пачка сигарет (хотя клялся бросать), зажигалка, несколько монет… и смятый клочок бумаги, выглядывающий из-под книги по имплантологии.
Оливия не собиралась рыться. Честно. Но бумажка лежала так… вызывающе. Как тот запах. Она потянулась, будто поправляя книгу, и клочок выпал. Упал на ковер. Она наклонилась. Не номер телефона. Просто цифры, нацарапанные его быстрым почерком:
«Завтра, 18:00. Гостиница «Версаль». Лобби-бар»
И маленькое сердечко, небрежно обведенное ручкой.
Лед. Вдруг по всему телу. Сердце не стучало — оно замерло. Гостиница? Лобби-бар? С кем? С пациентом? С коллегой? Но сердечко… Это не про зубы. Это… про другое.
Она выпрямилась, сжимая злосчастную бумажку в кулаке. Бумага впивалась в ладонь. В ушах зашумело. Картинки всплывали сами собой: его оживленное лицо сегодня утром, когда он говорил с той… с той пациенткой. Ее смех, доносившийся из-за двери кабинета — слишком звонкий, слишком интимный. Этот сладкий, тяжелый запах на его рубашке.
Первая трещина. Не сомнение. Уже подозрение. Твердое, холодное, как скальпель. Оно не просто появилось — оно вонзилось. Глубоко. В самое сердце того хрупкого мира, который она называла своей жизнью.
Она подошла к окну. Запотевшее стекло, за которым плыли огни мокрого города. Где он сейчас? Доделывает «сложный имплант»? Или… сидит в лобби-баре «Версаля»? С кем-то, кто пахнет навязчиво-сладкими духами? С кем-то, кому он рисует сердечки?
Оливия прижала лоб к холодному стеклу. Дождь стучал, стучал, стучал… как отсчет времени до чего-то неминуемого. До разговора? До скандала? До конца? Она не знала. Знать не хотела. Но трещина уже была. И сквозь нее дул ледяной ветер. Ветер измены. И пах он чужими, дорогими духами.
Глава 4
Его слова звенели в ушах: «Задерживаюсь, Олив. Сложный имплант. Не жди.» Сказано было слишком легко, слишком привычно. И слишком… на фоне того сладкого, пудрово-животного шлейфа, что въелся в ее память со вчерашней рубашки.
«Сложный имплант. Вечером. В четверг.» День, помеченный в ее сознании роковым сердечком на записке. «Версаль» так и остался призраком после ее тщетного ожидания у отеля. Но теперь… Теперь адрес был другим. Знакомым до боли.
Их поликлиника.
Мысль пришла внезапно, как удар током. Почему она раньше не подумала? Кабинет Анатолия. Уединенный, после семи вечера, когда административный персонал уже ушел, а дежурные врачи сидят в ординаторской или на вызовах. Идеальное место. Его территория. Его царство. Где он чувствовал себя хозяином и… безопасным.
Оливия поставила чашку с таким звоном, что вздрогнула сама. Руки дрожали. «Это безумие. Абсолютное безумие. Ты не можешь просто пойти туда!» Но другой голос, холодный и неумолимый, нашептывал: «А почему бы и нет? Ты забыла папку с отчетами на своем столе. Веский предлог. Просто зайдешь, возьмешь и… увидишь. Или не увидишь. Зато точно узнаешь.»
Она схватила телефон, набирая номер Кати. Пальцы скользили по стеклу. Нужен был якорь. Голос разума. Хотя бы попытка.
— Олив? — Катя подняла трубку почти сразу, но голос ее был усталым, фоново кричали близнецы. — Все в порядке.
— Кать, — голос Оливии предательски дрогнул. — Он… он сказал, что задерживается на «сложном импланте». В поликлинике. Сегодня вечером. — Пауза. На другом конце лишь слышалось шумное дыхание детей.
— Ну и? — осторожно спросила Катя. — Работа есть работа. Особенно у стоматологов, случается.
— Кать, ты не понимаешь! — Оливия с трудом сдерживала дрожь. — Этот запах… та записка… А теперь он там один… вернее, не один, наверное… Я… я хочу поехать. Проверить. У меня предлог — папка забыта.
— Оливия! — в голосе Кати прозвучала настоящая тревога, даже испуг. — Нет! Ты с ума сошла? Идти в поликлинику? Вечером? Подглядывать? Это же… это унизительно! Это ниже тебя! Представь, если ты их… застанешь? Там? В его кабинете? Ты же врач! Это твоя территория тоже! Там все свято! Как ты потом туда ногу ступишь?
Слова подруги били точно в цель. Оливия представила знакомые коридоры, кабинет мужа… и их. Там. Где она бывала сотни раз. Где висели плакаты о гигиене полости рта. Где стояло кресло, в котором лечила зубы она сама. Грязь. Осквернение. Невыносимо.
— Я должна знать, Кать, — прошептала Оливия, чувствуя, как слезы подступают к горлу. — Я сойду с ума. Я не могу сидеть здесь и гадать, пахнет ли сейчас его кожа чужими духами, пока он «ставит имплант». Я должна увидеть. Чтобы… чтобы убить надежду. Или себя.
— Оливия, послушай меня! — Катя говорила резко, почти отчаянно. — Это путь
