Неуловимая подача - Лиз Томфорд
Одинокая слеза скатывается по ее щеке, и я быстро вытираю ее подушечкой большого пальца.
Она явно более измучена, чем я предполагал, потому что Миллер никак нельзя назвать плаксой.
– Он продолжал кричать и плакать, и я действительно думаю, что он ненавидит меня, и ты ненавидел меня, когда я только здесь появилась, и я просто уверена, что вы оба полюбите эту рыжую.
О чем, черт возьми, она толкует?
Из ее закрытых глаз снова текут слезы, и я вытираю их, напоминая себе не доставать ее завтра, когда мы оба выспимся. Зная Миллер, она съежится от напоминания о том, что была такой уязвимой.
Но мне это нравится. Хочет она это признавать или нет, Миллер как минимум привязана к моему сыну. Я не могу передать, сколько раз я ломался от беспокойства, что делаю недостаточно, и я не понаслышке знаю, что так можно реагировать, только если тебе не все равно.
– В этом нет твоей вины. Он чувствует себя несчастным, когда болеет, и по какой-то причине я единственный, кто может его успокоить. Так всегда было.
Мой брат, сидящий перед нами, просовывает голову в щель между сиденьями.
– Он прав. Однажды я присматривал за Максом, когда Кай был на благотворительном концерте, и мне пришлось пробраться в совершенно тихий зал во время соло скрипача, потому что Макс решил сделать так, чтобы я оглох от его воплей, но, конечно, с ним все стало в полном порядке, как только он оказался у Кая.
– Прекрати подслушивать, паршивец.
Он игнорирует меня с озорной улыбкой.
– Миллер, ты так очаровательна, когда плачешь.
– Заткнись, Исайя. Отвернись и забудь, что это вообще произошло.
Я пытаюсь, но не могу удержаться от беззвучного смеха.
Исайя ловит мой взгляд и понимающе улыбается, прежде чем снова отвернуться. Что он знает и почему так на меня смотрит? Понятия не имею.
– Миллер, – шепчу я. – Если тебе так грустно, у меня есть плечо, на которое ты можешь опереться ногами.
Она хихикает. Да, хихикает. Это очаровательно.
– Эй, это у меня такие пошлые подростковые шутки! – Ее улыбка снова гаснет, а слезы продолжают катиться по щекам. – Я просто устала, а ты расстроился из-за меня после игры.
Выдыхая, я откидываю голову назад.
– Я не расстроился, по крайней мере, из-за тебя. Я сыграл паршиво. Пресса все задавала и задавала вопросы, а потом мне пришлось идти общаться с фанатами… Я устал, и знал, что ты устала. Я хотел дать тебе передышку и не хотел срываться на тебе или заставлять чувствовать, что это твоя вина. – Проводя рукой по ее волосам, я прижимаю ее голову к своему плечу. – И он любит тебя, ты знаешь?
Когда Миллер поднимает на меня взгляд, ее глаза становятся еще более ярко-зелеными из-за окружающего их красного освещения.
– Я никогда не видел его таким влюбленным.
И в этом мы похожи.
– Ты так думаешь?
Я посмеиваюсь.
– Да, Миллс. Он спит и пускает слюни на твой комбинезон. Думаю, можно с уверенностью сказать, что он влюблен.
Она на мгновение опускает взгляд, проводя рукой по его темным волосам.
– Хорошо. – Всхлипнув, она берет себя в руки. – Будешь завтра смеяться надо мной, потому что я плакала от переутомления?
– О, конечно.
Она посмеивается, обретая часть того духа, который делает ее такой, какая она есть, а потом снова утыкается носом в мое плечо.
– Спасибо, – шепчу я. – Я знаю, что говорю это недостаточно громко, но ты так хорошо с ним обращаешься.
– Ты думаешь, я лучше, чем дама-педиатр в кардиганах?
Сбитый с толку, я наклоняюсь, чтобы получше ее разглядеть.
– Педиатр Макса – мужчина, и я не думаю, что он любитель кардиганов.
– Рыжая. – Миллер зевает. – Та, что дала тебе свой номер после игры. Как ты думаешь, она понравится Максу?
Ломая голову, я пытаюсь придумать, как связать все воедино.
Кардиганы. Врач. Номер телефона.
Номер телефона… рыжеволосой женщины, которая сунула мне листок бумаги после игры? Я предположил, что это ее номер телефона, но не проверил и выбросил его в мусорное ведро возле автобуса.
– Миллер Монтгомери. – На моем лице появляется ухмылка. – Ты ревнуешь?
– Нет. – Она отрицательно качает головой.
– Маленькая лгунья.
– Ш-ш-ш, – шепчет она, прижимаясь к моей груди. – Я сплю.
Я не могу сдержать расползающуюся по губам улыбку. Миллер Монтгомери ревнует, а это чувство прямо противоположно эмоциям-без-отношений.
Было чуть больше двух часов ночи, когда я добрался до своего гостиничного номера в Сан-Франциско. Макс проспал весь полет, слава богу, ни разу не проснувшись, пока мы ехали на автобусе в отель и пока я устанавливал его кроватку в нашем номере. Именно из-за него я терпеть не могу ночные перелеты, и команда изменила наше расписание поездок, чтобы избежать их в этом сезоне; однако иногда, когда нам приходится добираться до следующего города, у нас нет выбора.
Почистив зубы, я плюхаюсь на кровать, совершенно вымотанный за последние несколько дней.
Но по другую сторону стены от меня сидит женщина, которая так же измучена, и я не могу перестать думать о том, как она была расстроена, думая, что она недостаточно делает для Макса. Это не то, о чем стоит беспокоиться, если ты «просто проезжаешь мимо».
Я снимаю телефон с зарядки и отправляю ей сообщение.
Я: Ты в порядке?
Проходит минута, прежде чем она отвечает.
Миллс: Да, я в порядке.
Я: Хорошо. Итак, что на тебе надето?
Через стену я слышу ее смех.
Миллс: А тебе так хочется это узнать?
Я: Я бы с удовольствием. Поэтому и спросил.
Она присылает мне фотографию, на которой она в постели, полностью одетая с головы до ног. Толстовка большого размера, мешковатые спортивные штаны, которые, как мне кажется, могли быть мне впору, кожа блестит от ночного крема. Явно готова ко сну, и, боже, как же я хочу быть там, рядом с ней.
Я: Если я спрошу тебя кое о чем, ты скажешь мне правду?
Миллс: Ну, у меня нет привычки тебе лгать, так что дерзай.
Я: Почему ты так расстроилась из-за Макса?
Следует долгая пауза, прежде чем я получаю ответ.
Миллс: Я не знаю. Я просто хотела ему помочь. Наверное, хотела, чтобы ему было меня достаточно.
Я: Это потому, что ты его любишь?
Миллс: Да. Я действительно люблю твоего сына.
И она думает, что не влюбляется, хотя этим летом уже сделала это.
Я: Могу я задать тебе еще один вопрос?
Миллс: Валяй.
Я: Ты ревновала сегодня вечером?
Три серые точки появляются и исчезают, этот узор повторяется на экране еще пару раз.
Наконец она отвечает.
Миллс: Да.
Я: Почему?
Миллс: Ты поверишь мне, если я скажу, что не знаю? Я никогда раньше не ревновала. Меня никто никогда не волновал настолько, чтобы ревновать.
Я: Но мы тебя волнуем?
Я слишком труслив, чтобы говорить только о себе. По крайней мере, если я скажу и о Максе, я знаю, что она не сможет сказать «нет».
Миллс: Больше, чем я думала.
Черт, кажется, мое сердце вот-вот вырвется из груди. Я хочу вломиться в дверь между нашими комнатами и затащить ее в свою постель, позволить себе поверить, что она моя не только на лето. Но Миллер установила эти правила, так что ей придется самой их и нарушать.
Прежде чем я успеваю ответить, Макс начинает шевелиться, и вскоре комнату наполняет его крик.
Я быстро встаю с кровати. Иногда я позволяю ему выплакаться, пока он не заснет. Но он болен, так что это не тот случай.
– Иди сюда, – когда его плач становится громче, я вытаскиваю его из кроватки. – Т-с-с-с. Все в порядке, дружище. Я держу тебя. – Покачивая его, я прохаживаюсь с ним на руках туда-сюда.
Он плачет, а я держу его. Моя рука пульсирует после вечерней игры, но, если я уложу его, никто из нас не сможет
