Проклятая попаданка серебряной совы - Нана Кас
— Моя любимая… — прошипело это нечто, и слово, такое тёплое и светлое, прозвучало как плевок, как кощунство.
Киллиан медленно, с нечеловеческой плавностью поднимается. Движения лишены привычной аристократической неуклюжести, теперь в них змеиная грация и пугающая точность. И каждый мускул находится под контролем, но уже чужого разума.
— Я люблю Елену сколько себя помню, — голос сорвался на гортанный рык, в котором слышится скрежетание камней. — Она была законом моего существования. Основой мироздания. Солнцем, вокруг которого вращались все мои мысли, все мои помыслы. Елена была мелодией, от которой затихали все диссонансы мира. И её… не стало. — Он делает шаг вперёд, и тень ползёт за ним, как живой плащ, удлиняется и сужается, словно щупальце, ощупывающее пространство между нами. — Она исчезла. Не умерла. Не ушла. Её стёрли. Словно её никогда и не было. На моих глазах. Я протянул руку, чтобы коснуться её, а мои пальцы прошли сквозь. И от неё ничего не осталось. Ничего, кроме воспоминания, которое жгло мой мозг раскалённым железом.
Я вжимаюсь в кресло, но хочу бежать. Дверь кажется бесконечно далёкой, залитой уже непроглядным мраком.
— Мой отец, — в двойном голосе послышались нотки не насмешки, а безразличного презрения, будто он говорил о насекомом. — Старый, испуганный дурак. Он твердил о проклятии, что Хранитель Времени не исполняет желания. Он лишь питается надеждой и жизнью. Пока не насытится. Я не верил. Я думал, моя любовь особенная. Что она станет тем ключом, что обманет древние законы.
Он оказывается уже в шаге от меня. От него пахнет старым камнем и чем-то гнилостным, как запах давно забытой могилы.
— Но старик был прав, — его голос падает до сокрушающего душу шёпота, в котором скрежет стал доминировать. — Проклятие реально. Оно поглотило Елену. Оно убило моего отца, когда он попытался избавиться от механизма, чтобы остановить меня. Оно оставило меня в этом склепе. Одного. С эхом её смеха в ушах. С тенями её шагов в пустых коридорах. С горем, которое разъедало меня изнутри, как кислота. И с НИМ. — Он с силой бьёт себя кулаком в грудь. Раздаётся глухой, костяной стук, словно он ударил по пустому саркофагу. — Оно пришло тогда из глубины механизма. Из самой сердцевины времени. Древний, голодный дух. Осколок той самой пустоты, что забрала Елену. Оно вселилось в моё отчаяние и предложило… выход. Нашёптывало его мне по ночам в такт биению сердца, пируя на моей агонии, крепчая на ней. Год за годом. А потом… появилась Алисия.
Он произносит её имя с таким абсолютным презрением, что мне кажется, комната становится ещё холоднее.
— Убогая копия. Отдалённое эхо. Но этого… хватило. Семя надежды проросло снова на выжженной почве моего разума. Душа подобна воску. Её можно расплавить отчаянием, а затем… отлить заново. Моя любовь — молот. Древняя мощь артефакта — наковальня. И тьма… тьма ковка, что связывает всё воедино прочнее любой стали. Мы вселили душу Елены в это пустое тело, совершенный сосуд, не осквернённый тленом и смертью. Это не убийство… — его голос внезапно становится жалобным, как у потерянного ребёнка. — Это воскрешение! Исправление величайшей несправедливости вселенной!
Киллиан замирает в двух шагах. Его рука с тонкими длинными пальцами слегка дрожит, кажется, это не от страха, а от сдерживаемой чудовищной энергии.
— Я готовился и выжидал. Создал все условия для возвращения Елены. И потом… Всплеск знакомой энергии самого времени, искривлённую, но ту самую! Я думал… Я был УВЕРЕН… что это сработало! Что это ОНА! Что она прорвалась сквозь завесу небытия и вернулась домой! К своему Киллиану! Пусть растерянная, пусть не помнящая себя… НО ЖИВАЯ! ЛЮБЯЩАЯ! МОЯ!
Голос тени взрывается оглушительным рёвом, в котором смешиваются ярость падшего ангела и торжествующее скрежетание самой бездны. Багровый свет в глазах вспыхивает с такой силой, что ослепляет меня, выжигая на сетчатке его искажённое лицо.
— И ТЕПЕРЬ… ТЕПЕРЬ ТЫ ГОВОРИШЬ МНЕ… — он завывает голосом рушащихся миров и угасающих звёзд. — ЧТО У МЕНЯ НЕ ПОЛУЧИЛОСЬ! ЧТО ТЫ НЕ ОНА! ЧТО Я ВСЁ ЭТО ВРЕМЯ БЫЛ ОДИН! ЧТО ВСЕ ЭТИ ГОДЫ! ВСЯ ЭТА БОЛЬ! ВСЕ ЭТИ ЖЕРТВЫ! ВСЁ ЭТО… БЕССМЫСЛЕННО!
Он резко, с молниеносной скоростью, протягивает ко мне руку. Находясь в оцепенении, я не успеваю отреагировать и зажмуриваюсь, но удара не следует. Меня бьют потоком горячего воздуха и затем лишают его. Распахнув глаза, я давлюсь в попытке вздохнуть, и затем мир переворачивается.
Мой разум захлёстывает волна чужого, обжигающего, живого воспоминания. Я не вижу его, а я становлюсь им.
Я Киллиан. Нет, мы — Киллиан и Тень. Наши пальцы (его — живые, трепещущие, мои — ледяные, стальные) сжимают тонкое запястье Алисии. Она пустой сосуд, убеждаю себя я. Её глаза широко раскрыты от ужаса, в них плещется неконтролируемый страх. Мы несём её в библиотеку. Свечи горят слишком ярко, их пламя чёрное по краям. Воздух трещит от накопленной мощи. Механизм метронома Совы в центре комнаты сияет, как чёрное солнце. Мы заставляем её прикоснуться к нему. Её рука холодна как лёд. Мы произносим ужасающие слова, что должны разорвать ткань реальности. Мы вкладываем в них всю боль, всю любовь, всю свою ярость. Мы хотим только одного — вернуть… ВЕРНУТЬ ЕЛЕНУ!
Механизм взрывается светом. Но свет не белый и не золотой, а цвет распада. Цвет небытия. Он не собирает, не ткёт. Он рвёт. Он кромсает. Я/мы чувствуем, как хрупкая душа Алисии, её страх, её наивные мечты, её маленькая, несчастная жизнь — всё это рвётся на клочья, поглощается ненасытной чернотой. Она не кричит. Её тело становится пустым и падает на пол. А мы стоим над ним. И в наших глазах всепоглощающая, бешеная ярость обманутой надежды.
Видение исчезает. А я стою, опершись о кресло, и вся дрожу, как в лихорадке, с вкусом меди и пепла во рту. Это кощунство. Надругательство над самой жизнью, совершённое не из злобы, а из искажённой, изувеченной любви. Взрыв магии и отчаяния, уничтожающий одну душу в тщетной попытке воскресить другую.
Осматриваюсь и замечаю, что Киллиан далеко в стороне сидит на полу, словно что-то отшвырнуло его. Он в сознании, но слегка дезориентирован, постепенно приходит в себя.
Не понимаю, зачем тень показала мне фрагмент своих воспоминаний. Или это остаток разума Киллиана хочет
