Проклятая попаданка серебряной совы - Нана Кас

Проклятая попаданка серебряной совы

Глава 1

Моргаю. Всего один раз.

Пыль пахнет временем, но не абстрактными секундами, убегающими со стрелок часов, а осязаемыми, забытыми словами и ушедшими в небытие вздохами.

Всё в моей жизни чётко делилось на «до» и «после». «До» это мой безупречный план. Золотая медаль, лингвистика, блестящая карьера в стеклянной башне с видом на будущее. Жизнь, где всё логично, предсказуемо и подчинено железным правилам. Никаких сюрпризов. И уж тем более никаких проклятий.

Я отвела руку от потёртой кожи, чтобы провести ладонью по уставшим глазам. Последнее, что запечатлела память: терпкий запах старинной бумаги, въевшийся в кончики пальцев, и ледяное прикосновение к крышке ларца.

И реальность сдвигается.

Хрупкая невесомость чашки в моей руке. Тяжёлый воздух наполнен ароматом цветов и чем-то ещё сладким, неуловимо чужим. Я вновь моргаю, пытаясь стряхнуть с сетчатки призрачные круги от летнего солнца, что слепило меня в прабабкином кабинете. Но они не рассеиваются, а становятся каркасом, основой нового мира, проступающего сквозь пелену.

«После» началось здесь.

Одну секунду назад мои пальцы скользили по потрескавшейся бумаге старого письма. А теперь… я утопаю в бархатной глубине кресла с готически высокой спинкой. В огромное арочное окно льётся рассеянный свет, ложась на тёмный паркет, отполированный до зеркального блеска. Прямо передо мной на низком столике дымится серебряный самовар, тихо потрескивая, а рядом тончайший фарфоровый сервиз с позолотой. В камине, вопреки всякой логике и времени года, тлеет полено, наполняя комнату древесным теплом и запахом воска.

Всё вокруг дышит до тошноты богатой красотой. Словно дорогая, но бездушная декорация из исторического фильма, где каждый предмет кричит о чужой жизни.

Я инстинктивно сжимаю пальцы, и изящная чашка мелко дрожит, издав звон. От движения кружевные манжеты шёлкового платья щекочут запястья. С моего плеча соскальзывает тяжёлая, непривычно длинная золотистая прядь.

Паника, тупая и мгновенная, скручивает низ живота.

Где я? Что это? Сон? Бред? Но сны не бывают такими осязаемыми. Я чувствую каждую складку ткани на коже, обжигающее тепло фарфора в ладони и сладковатую тошноту, плывущую от густого, удушливого аромата.

— Надеюсь, чай ещё не остыл? Миссис Эпсворт утверждает, что я обладаю дурной привычкой затягивать утренний кофе до бесконечности.

Незнакомый голос впивается в одурманенное сознание, и я поднимаю взгляд.

В таком же кресле напротив, полубоком ко мне, сидит мужчина. Он погружён в чтение газеты. Свет из окна мягко падает на его профиль, высекая из полумрака высокий лоб, прямой нос и резко очерченный подбородок. Тёмные волосы, зачёсанные назад, слегка вьются у висков, отчего в его строгом облике проскальзывает небрежная элегантность.

— Погода, кажется, намерена испортиться, — его низкий голос с бархатной хрипотцой разрезает тишину, будто мы встречаемся так каждое утро. — Ветер с севера. Вы ведь планировали прогулку в сад? Стоит захватить плащ.

Ледяная волна прокатывается от макушки до пят, выжигая остатки мысли и воздуха.

Мир сужается до его глаз. Очень тёмных, почти чёрных. И в них бездонная, всепоглощающая тоска, которую я видела всего несколько минут назад на пожелтевшей фотографии с инициалами «К. К.».

Крылов Киллиан.

Имя бьёт в виски с такой силой, что комната плывёт перед глазами. Это невозможно. Он был портретом на стене. Всего мгновением в истории нашей семьи. Немым артефактом прошлого, а не живым человеком из плоти и крови, что сидит в нескольких метрах, дышит, шелестя газетой.

— Вы сегодня кажетесь немного бледной, — замечает он, и в глубине тех самых глаз мелькает тень вежливого участия.

Он продолжает говорить, но его хриплый голос тонет в нарастающем писке в ушах. Уставившись на него, я не разбираю ни единого слова, лишь чувствую, как кровь отливает от лица и стынет в венах.

Пальцы предательски слабеют, и чашка с мелодичным звоном разбивается о паркет, обдав подол платья тёмными, почти кровавыми брызгами.

Мужчина резко поднимается с кресла. Теперь его взгляд не отсутствующий. Он острый, сосредоточенный, прожигающий насквозь. В нём мелькает удивление, а следом мгновенная, живая тревога.

— Алисия? — окликает он, сдвинув брови.

Это имя повисает в воздухе словно приговор. Горло сжимается в тисках. Пытаюсь отшатнуться, бежать, но ноги не слушаются, будто из гипса. Пятна света пускаются в пляс: тёмное дерево, ослепительная позолота рам, его бледное, искажённое тревогой лицо.

Из груди вырывается звук, не крик, а короткий, надорванный стон, полный такого животного ужаса, что я сама его пугаюсь.

Я вижу, как газета падает на паркет бесшумным облаком. Его высокая фигура устремляется ко мне, преодолевая пространство гостиной. Рука тянется через пляшущий туман, чтобы ухватить меня, удержать от падения. А в расширенных зрачках паника.

Но мир уже поглотила тьма. Она нахлынула стремительной лавиной, безжалостно пожирая свет, звук, его потрясённое лицо и сознание.

Последнее, что я почувствовала, прежде чем провалиться в ничто, обжигающее прикосновение его пальцев на коже. Мимолётное. Так и не успевшее меня спасти.

Глава 2

Первым приходит не свет и не звук, а ощущение стремительного падения, выворачивающего душу наизнанку. Меня швыряет в кромешной тьме, где нет верха, низа, только вихрь, разрывающий на части. Ледяной ветер обжигает кожу и проходит насквозь, вымораживая кости и память. В ушах гул моего собственного, но абсолютно беззвучного крика.

Пытаюсь ухватиться за что-нибудь пальцами, ногтями… но вокруг лишь пустота, плотная и безжалостная. Мои мысли распадаются под чудовищным напором чистого ужаса. Сердечный приступ? Инсульт? Нет… Я испытываю слишком много, чтобы умирать. Чувствую каждый нерв, оголённый и звонкий от перегрузки.

И внезапно… падение обрывается. Резко, будто нашлось дно. Меня тянет с чудовищной скоростью через пелену мрака, и сквозь толщу, словно мутной воды, начинают проступать размытые пятна. Дрожащее, живое свечное пламя.

Я лежу на чём-то невероятно мягком и огромном. Тело ватное, веки налиты свинцом, но у меня получается их приподнять.

Над головой незнакомый тёмно-багровый балдахин, собранный в пышные складки. Воздух густой, пропахший ладаном, воском и тишиной.

И тут память возвращается обжигающим холодом, пронзая всё тело.

Кабинет прабабки Дианы. Мамина усталая просьба разобрать архив превратилась в летнюю каторгу перед отъездом в университет. Мой безупречно выверенный план пошёл под откос…

Короткой вспышкой в сознании всплывает лицо. Искажённое не фотографическим недочётом, а всепоглощающим бессилием. Самые тёмные глаза, что смотрят сквозь время прямо на меня.

Сердце заколотилось, сжимаясь в ледяной ком. Я в просторной кровати под зловещим