Проклятая попаданка серебряной совы - Нана Кас
Этот старик никогда не выходил ко мне сам, посылая своих подчинённых выполнять поручения.
— Сударыня, — его голос лишён всяких оттенков. — Вы нуждаетесь в чём-либо?
— Нет. Я просто… прогуливаюсь.
Он кивает, делая едва заметное движение в сторону, позволяя мне пройти. Но я остаюсь на месте. Его фигура, этот немой надзор… В нём сосредоточена вся скрытая механика этого дома. Он шестерёнка, которая видит всё, но не издаёт ни щелчка.
Мне так всё это время хотелось его расспросить, хотя я понимаю, что никакой значимой информации не получу.
— Филипп… вы давно служите в этом доме?
— Достаточно долго, сударыня.
— Вы помните… — я осторожно подбираю слова, чувствуя, как сердце колотится о рёбра. — Вы помните Елену?
Дворецкий поднимает на меня глаза, в которых нет ни тепла, ни неприязни. Только глубокая, непроницаемая тень. Кажется, он не дышит.
— Покойная Елена была светлой особой. Её утрата стала великим горем дома Крыловых.
— А я? — выпаливаю я тише. — Что вы можете сказать обо мне?
На его лице не дрогнул ни один мускул. Словно робот. Он даже не слышал вопроса.
— Вы госпожа, хозяйка дома. Моя обязанность служить вам и соблюдать порядок.
— Киллиан… — я почти шепчу. — Он сильно изменился после… после всего…
Филипп смотрит куда-то мимо моего плеча, вглубь коридора. Его молчание длится так долго, что я уже думаю, он не ответит.
— Господин Киллиан, человек глубокой мысли и сильной воли, — произносит он наконец, отмеряя каждое слово. — Он посвящает себя важным трудам. Дом требует внимания. Прошлое требует уважения.
И всё. Он отводит взгляд, давая понять, что аудиенция окончена. Он не сказал ничего нового, ничего такого, чего бы я уже не знала или не подозревала. Но в этой выверенной скупости, в этом абсолютном контроле над каждой интонацией ответа. Он страж тайн, страж границ, страж молчания. Он не выдаст хозяина. Не подтвердит и не опровергнет моих догадок. Роль дворецкого — предвидеть и устранять любые помехи заданному порядку, даже если этот порядок сшит из безумия и горя.
Он скользит взглядом по моим рукам, в которых зажат обгоревший дневник, будто проверяя, не унесла ли я чего ещё из мастерской, и снова делает тот же бесшумный, учтивый шаг в сторону.
— Если позволите, сударыня. Вечерние дела требуют моего присутствия.
Я молча пропускаю его. Филипп проходит мимо, не задевая меня даже полами своего безупречного сюртука. И растворяется в полутьме следующего перехода, становясь её частью.
Глава 30
Ночь вползает в спальню физической, почти осязаемой чёрной субстанцией. Она льётся из углов, подползает из-под кровати, нависает тяжёлыми складками бархатного балдахина. Зажмуриваюсь, но образы прорываются сквозь веки, выжженные на сетчатке днём. Шершавое ощущение обгоревших страниц дневника Елены под подушечками пальцев, словно пепел. Её спокойный, всевидящий взгляд с миниатюры портрета, который теперь кажется не утешением, а безмолвным укором. И над всем этим лицо Киллиана, озарённое фанатичной верой. Его губы, шепчущие с безрассудной уверенностью: «Она вернётся. Твоя память». Слова вьются в сознании ядовитой змейкой, отравляя каждый миг покоя.
Я ворочаюсь в огромной кровати, и некогда роскошный шёлк простыней превращается в наждачную бумагу. Воздух в комнате спёртый, застоявшийся, им невозможно дышать. Отбросив одеяло, я вскочила на ноги и подбежала к окну. Резким движением распахиваю створки настежь.
В комнату ворвался поток холодного ночного воздуха, пахнущий промёрзлой землёй и предчувствием снега, не принося облегчения. Он лишь остужает влажную от пота кожу, заставляя меня содрогнуться. И тогда, на фоне этого ледяного дыхания ночи, я улавливаю звук.
Сначала похожий на вой ветра в печных трубах: тонкий, завывающий звук. Стараюсь не обращать внимания, вернувшись в постель и прижавшись лицом к подушке, пытаясь заглушить его. Но ветер стихает, а звук — нет. Он не доносится извне. Он рождается здесь, внутри этих стен. Он исходит откуда-то справа, из глухой каменной стены в изголовье моей кровати.
Это плач.
Тихий, безутешный. Не стон, а именно женское рыдание, полное такой щемящей, бездонной тоски, что у меня самой перехватывает дыхание. Он непостоянен; он прерывается, затихает на несколько мучительных секунд, а затем возобновляется с новой силой, становясь всё отчётливее, всё неотвязнее.
Сердце принимается колотиться где-то в горле, отдаваясь глухими ударами в висках. Сидя в кровати, вцепившись пальцами в одеяло, я прислушиваюсь к нему до боли в ушах. Это не игра воображения. Но я и не уверена, что слышу его не внутри себя.
Страх заползает под кожу, парализуя волю. Я зажигаю свечу на прикроватном столике, и дрожащее пламя отбрасывает на стены гигантские, пляшущие тени, но не рассеивает мрак в углах. Плач продолжается. Он словно сочится из самой кладки, пропитывая комнату незримой скорбью. Обои здесь плотные, с витиеватым узором, скрывающим любые неровности, и я подхожу и прикладываю к ним ладонь. Камень холодный и мёртвый.
Собрав всю свою волю, я прижимаюсь ухом к шершавым обоям в самом изголовье кровати. И замираю.
Сквозь толщу камня и штукатурки приглушённо, но с ужасающей чёткостью доносится плач, но теперь к нему добавляются слова. Слабый, исступлённый шёпот, полный отчаяния, который вторит ритму моей собственной паники: «…помоги… выпусти…»
Отскакиваю от стены, как от раскалённого железа. Свеча на столике вздрагивает, и воск попадает мне на руку, когда я хватаю её, но я не чувствую ожога. В ушах звенит, а в груди колотится бешеный молоток. Кто это? Запертый в стенах призрак? Или это сам особняк плачет своими каменными слезами, вымаливая освобождение?
Остаток ночи я провожу, съёжившись в кресле у окна, вцепившись в руки, и не свожу глаз со зловещей стены. Шёпот больше не повторяется, но ощущение чужого, страдающего присутствия не покидает комнату до самого рассвета.
Утро застаёт меня разбитой и обессиленной. Солнечный свет, льющийся в окна, кажется таким ярким и беззаботным на фоне ночного кошмара.
Я не могу оставаться в этих стенах. Нужно найти Виктора и всё ему рассказать, а иначе я сойду с ума.
Марфа помогает мне одеться быстро, она уже какое-то время не суетится и не задаёт вопросов, просто делает и всё. Выходя из комнаты, я натыкаюсь на Катерину, несущую в руках графин с водой.
— Катя, ты не знаешь, где Виктор? — спрашиваю я хрипло, не
