Проклятая попаданка серебряной совы - Нана Кас
На нём тёмный строгий сюртук, он выглядит безмятежным и смотрит на меня с новой осторожной надеждой.
— Доброе утро. Я надеюсь, ты хорошо отдохнула. — Его голос звучит с теплотой. — У меня есть предложение. Погода сегодня прекрасна, и я подумал… Может, мы съездим в город? Пообедаем в ресторане. Сменим обстановку.
Сердце на мгновение замирает. Выход за пределы дома? Возможность увидеть что-то, кроме этих мрачных стен? Но это также означает быть с ним наедине, поддерживать сложную игру каждую секунду.
— Это… неожиданно, — осторожно говорю я, откладывая вилку. — Но звучит заманчиво.
— Прекрасно. — Он улыбается слегка напряжённо, но искренне. — Я распоряжусь насчёт экипажа.
Час спустя мы уже катим по ухабистой дороге, ведущей в город. Я сижу напротив Киллиана, глядя в окно на проплывающие мимо поля и тёмный лес. Молчание между нами не неловкое, а скорее задумчивое, и он не пытается его заполнить.
Город встречает нас суетой и гомоном. Экипаж останавливается у невзрачного, но солидного здания с вывеской «Ресторация». Внутри пахнет жареным мясом, свежим хлебом и дорогим табаком. Нас проводят в уединённый кабинет, где стол застелен белой скатертью.
Первый час проходит на удивление гладко. Я стараюсь говорить мало, поддакивая его редким замечаниям о погоде или городских новостях. Он заказывает вино, и под воздействием алкоголя его черты смягчаются.
— Помнишь, — начинает он вдруг, глядя на бокал с рубиновой жидкостью, — как мы в первый раз поехали за город? Была весна, всё цвело. Ты тогда так смеялась, когда ветер сорвал твою шляпу, и мне пришлось гоняться за ней по полю.
Я замираю, кусок рыбы застревает у меня в горле. У Алисии в дневнике нет ни строчки о таком ярком моменте. Не думаю, что она бы не зафиксировала такой момент. Весна? Сорванная шляпа? Это звучит как…
— Ты сказала, что это самый радостный день в твоей жизни, — продолжает он, а голос становится мечтательным. — Что ты никогда не чувствовала себя такой свободной. Мы тогда нашли озеро в лесу, с водой настолько чистой, что было видно дно. Ты говорила, что оно похоже на забытую богом слезу.
Ледяная волна прокатывается по моей спине. Киллиан говорит не со мной. Он говорит с Еленой? Эти воспоминания принадлежат ей? Он переносит их на меня, втискивая мою фигуру в рамки своего потерянного счастья. Говорит с таким благоговением, с каким вспоминают не о простой прогулке, а о религиозном откровении.
— Я… я смутно помню, было красиво, — бормочу я, опуская взгляд в тарелку, не в силах выдержать интенсивность его взгляда.
— Да, — он оживляется, его рука тянется через стол. — Именно. И ты сказала…
Он продолжает делиться воспоминаниями, и я киваю, ловя обрывки чужого прошлого. Восторг в его голосе не утихает, он говорит о мелочах, о словах, о взглядах, и с каждой деталью мне становится всё тяжелее.
В какой-то момент, когда мы уже выходим из ресторана, порыв ветра срывает с меня капор. Прежде чем я успеваю сообразить что-либо, его пальцы ловят ткань, а затем, нежно и быстро, поправляют выбившуюся прядь моих волос.
Прикосновение обжигает, и я отскакиваю назад с невольным, резким движением. Его рука замирает в воздухе, а на лице мгновенно появляется растерянность, словно он только что очнулся от сна.
— Прости, — быстро говорю я, чувствуя жар стыда на щеках. Облажалась. — Я… не ожидала.
— Это я прошу прощения, — он опускает руку, и тень снова ложится на его лицо. — Я забыл себя.
Обратная дорога проходит в полном молчании. Идиллия рассеялась. Он смотрит в окно, а я чувствую тревогу, хотя не сделала ничего плохого. Я просто не та, чьё прикосновение он жаждет.
Экипаж останавливается у особняка. Сумерки уже сгущаются, окрашивая небо в сиреневые тона. Мы расходимся в разные стороны у парадной лестницы: он к себе в кабинет, я наверх, в свои покои.
Проходит несколько часов, прежде чем меня находит Виктор в гостиной перед камином. Его фигура отбрасывает большую тень в коридор. На нём всё тот же мундир, будто он даже спит, не снимая его.
— Ну как, — произносит он без предисловий, — ваша идиллическая прогулка?
Его тон язвительный, но за ним сквозит хищная настороженность. Он входит в комнату, останавливается напротив камина, скрестив руки на груди, и смотрит испытующим, лишённым всякой теплоты взглядом.
— Всё было… нормально, — осторожно начинаю я, откладывая книгу. — Мы пообедали. Поговорили.
— О чём?
Я пожимаю плечами, стараясь выглядеть безразличной.
— О погоде. О городе. Он вспоминал… прошлые поездки.
— Какие именно? — Виктор пристально смотрит на меня.
Мне приходится рассказать. О весеннем поле, о сорванной шляпе, об озере. Я говорю сбивчиво, чувствуя себя предательницей, выдающей чужую тайну. А дохожу до эпизода с прядью волос, я вижу, как его челюсть сжимается.
— Я не специально, — оправдываюсь я, хотя не понимаю зачем. — Он застал меня врасплох. Я просто… вздрогнула.
— Дело не в этом, — устало отмахивается он и поворачивается к огню. — Я наблюдал за вами сегодня. Когда вы возвращались. Я видел, как он смотрел на тебя. И как ты отшатнулась.
Он замолкает, и в тишине слышно лишь потрескивание поленьев.
— Весь день я ловлю себя на мысли, — продолжает он тихо, почти для себя. — Я был так уверен… Когда ты очнулась после обморока, я подумал: неужели и правда Елена. — Он произносит её имя с такой горькой нежностью, что у меня замирает сердце. — Как и Киллиан, решив пустить всё по обычному сценарию, я искал сестру в Алисии все эти дни. Присматривался к каждому твоему жесту, вслушивался в интонации. — Виктор оборачивается ко мне и смотрит в глаза со вселенской печалью. — Но ты не она. Вы абсолютно разные. Она… — он ищет слова, глядя куда-то поверх моей головы. — Когда она входила в комнату, казалось, сама атмосфера становилась мягче, светлее. Елена могла часами сидеть с книгой у окна, и этого было достаточно, чтобы в доме воцарялся покой. Даже его безумные идеи… Она не просто верила в них. Она видела в них красоту. Говорила, что его чертежи похожи на ноты незнакомой симфонии.
Его голос, обычно такой резкий и насмешливый, теперь звучит задумчиво. И от
