Проклятая попаданка серебряной совы - Нана Кас
— Ваше сиятельство, — пытаюсь забрать я руку, но он удерживает её, усиливая дискомфорт.
— Как же я скучаю по нашим прогулкам в саду, — продолжает он, обращаясь ко мне так, будто многолюдного зала не существует. — Помните, как мы любовались вашими любимыми белыми розами? Вы тогда сказали, что их чистота напоминает вам… о чём-то очень далёком.
Он бросает намёки, играя в свою игру, правила которой для меня — тёмный лес.
Жар заливает щёки, но не от смущения, а от нарастающего гнева и беспомощности.
— Мои вкусы… изменились, — холодно отвечаю я, наконец высвобождая руку из его хватки. — После болезни многое воспринимаешь иначе.
Давид театрально приподнимает бровь.
— Неужели? А я надеялся, что некоторые прекрасные постоянства останутся неизменны. — Его улыбка приобретает язвительный оттенок, когда он протягивает руку Киллиану для рукопожатия. — Вы, как всегда, не жалуете общество, но я рад видеть вас здесь. Для такой жемчужины, как Алисия, стоит делать исключение и выходить в свет. Или вы по-прежнему предпочитаете общество пыльных фолиантов и тикающих диковинок?
Киллиан смотрит на Давида с отстранённым видом, но я, стоя так близко, уловила крошечную перемену. В глубине его тёмных глаз пробежала тень, смесь обострённого внимания и незаметного презрения, как если бы энтомолог изучал редкое, но надоедливое насекомое.
Виктор слева от меня казался его отражением. Небрежная поза сменилась собранностью, а насмешливый взгляд стал оценивающим. Он не сводит глаз с князя, готовый в любой момент вмешаться, превратившись из шута в стражника.
Они стоят как две скалы, а я между ними — корабль, застигнутый внезапным шквалом.
Глава 17
Киллиан жмёт руку Давиду в жесте безупречной вежливости, но в нём нет ни капли тепла, лишь сухое соприкосновение, после которого его длинные пальцы разжимаются, будто отбрасывая нечто неприятное. Между ними пробегает невидимая искра вражды, ощутимая, как сгустившийся перед грозой воздух.
— Мои предпочтения неизменны, ваше сиятельство, — парирует Киллиан. Его бархатный голос с хрипотцой звучит тихо, но с такой чёткостью, что перекрывает гул зала и ликующие переливы струнного оркестра, заполнив собой пространство между ними непроницаемой стеной. — Я ценю подлинность. В книгах, как, впрочем, и в людях. Всё остальное — лишь суетная мишура, не стоящая внимания.
Давид фыркает, пренебрежительно взмахивая рукой с тяжёлым перстнем, блеснувшим в свете люстр. Его улыбка на мгновение дрогнула, обнажая раздражение. Он снова смотрит на меня, холодный взгляд становится настойчивым и липким, как у осенней мухи, которую невозможно отогнать.
— Алисия, вы просто обязаны разрешить мне возобновить наши беседы, — настаивает он, переходя на сладкий, заговорщический тон. Он наклоняется чуть ближе, и я чувствую терпкий аромат парфюма, смешанный с вином. — Ваш острый ум, ваша проницательность… Поверьте, я буквально изнывал от скуки. Может, завтра, во время утренней прогулки?
Он пытается поймать меня на слове, апеллируя к общему прошлому, которого для меня не существует. Каждое его слово и слащавый взгляд вызывают во мне приступ глухого раздражения, граничащего с тошнотой.
— Я ещё не оправилась окончательно, ваше сиятельство, — отвечаю я, намеренно глядя куда-то мимо его плеча, в толпу, где мелькают безликие маски светского общества. Мне приходится с силой сглотнуть комок в горле. — Доктор настоятельно предписал покой и рекомендовал оставаться в кругу… близких людей.
Я сделала небольшое ударение на последних словах, позволяя взгляду скользнуть по фигурам Киллиана и Виктора. Последний, уловив мой намёк, делает почти незаметный шаг вперёд, и его тень ложится на меня, словно живой щит.
Давид отступает, заметив манёвр офицера.
— Как жаль, — князь издаёт преувеличенно скорбный вздох, но в его холодных голубых глазах мелькает искорка неподдельного раздражения. Он вынимает из кармана фрака часовой медальон и нервно щёлкает крышкой. — Надеюсь, это лишь временные меры предосторожности. Без вашего сияния, дорогая Алисия, моё имение стало таким… тусклым и безрадостным.
В этот момент его блуждающий взгляд, скользивший по моей фигуре с оценкой коллекционера, замирает на тонкой золотой цепочке, которую Марфа, ворча о необходимости «хоть какого-то лоска», надела на меня утром. На ней висит маленький изящный кулон в виде лилии.
— Ах, вы надели его, — шепчет он со слащавым умилением. — Мой скромный подарок всё же пришёлся вам по вкусу. Я несказанно рад. Это украшение… Оно всегда было моим личным талисманом.
Ледяная волна прокатывается по телу, выжигая всё внутри.
Этот кулон… Он был от него? На страницах дневника Алисии не было ни слова о подарках, и уж тем более о чём-то настолько личном, на что он сейчас так нагло намекал!
Кровь с грохотом отхлынула от лица, кожа леденеет. По спине бегут мурашки, и я бросаю взгляд на Киллиана, ища хоть какого-то объяснения, поддержки, чего угодно.
Он тоже смотрит на кулон. Его рука, лежавшая на рукояти трости, сжимается так, что костяшки пальцев белеют. Тень в глубине его глаз сгущается, становится осязаемой, тяжёлой, как свинец. Взглядом он проходится по мне, без вопросов, безмолвным приговором. И что-то ещё… Но он тут же прячется за непробиваемой стеной отчуждения.
Князь улыбается, словно получая от этого процесса огромное, садистское удовольствие. Он прекрасно понимает, какую мину только что привёл в действие, какой яд впрыснул в и без того хрупкую атмосферу между нами. Он наслаждается эффектом.
В воздухе повисает тягостное молчание. Кажется, гул голосов отступает, уступая место тишине, наполненной невысказанными обвинениями, фальшивыми улыбками и ядовитыми намёками.
Глава 18
Мне почудилось, что музыка в зале затихла, превратившись в едва различимый шёпот гостей, невольно ставших свидетелями этого унизительного спектакля. От раздражения у меня горит всё внутри. Казалось, будто на коже запечатлелось невидимое пятно от прикосновения губ князя. А этот проклятый кулон… Инстинктивно я тянусь, чтобы сорвать его и швырнуть вещицу в лицо наглого мужчины. Но моя ладонь встречает не металл, а тёплую, сильную руку. Виктор мягко, но неотвратимо опускает мою кисть вниз. Его пальцы сжимают запястье предупреждающе, а взгляд, встретившись с моим, выразительно выдаёт: Не сейчас. Не здесь. Не подавай виду. Я замираю, чувствуя, как гнев сменяется леденящим осознанием: любая моя реакция будет искажена и использована против меня.
— Какая трогательная забота, ваше сиятельство. — Голос Киллиана звучит ровно, почти бесстрастно, но для моего обострённого слуха в нём слышится тонкое, опасное напряжение, словно струна, готовая лопнуть. Он делает один незначительный шаг вперёд, его высокая фигура вдруг
