Проклятая попаданка серебряной совы - Нана Кас
И, не добавляя ни слова, разворачивается и уходит. Его тёмный силуэт растворяется в сгущающихся сумерках длинного коридора, будто поглощённый тенью, которую он носил в себе.
Катя начинает щебетать, но я её не слышу. Её голос доносится будто из-под толстого стекла. Вскоре она смущённо замолкает, поняв, что её болтовня разбивается о каменную стену моего молчания.
Я иду, ощущая лишь пустоту внутри и жгучее понимание: завтрашний бал не развлечение. Это первая линия фронта.
Оказавшись в комнате и снова одна, я подошла к окну и прижалась лбом к холодному стеклу. За его пределами угасает сад в вечерних сумерках. Завтра я впервые выйду за пределы этой каменной крепости. Увижу других людей, услышу живые голоса, не искажённые шёпотом стен. Возможно, среди чужих лиц найду ответы. Или навлеку на себя новые опасности.
Но я не отступлю.
Страх всё ещё сидит глубоко внутри, сжимая горло, но поверх него теперь лежит твёрдый слой непокорности судьбе. Я вошла в эту игру, брошенная в неё чужими руками. Теперь пришло время научиться играть.
Медленно проведя ладонью по стеклу, я оставила размытый след. Чтобы вернуться в своё время, мне предстоит пройти через балы, интриги и все тёмные тайны этого мира. И через самого Киллиана Крылова, человека-загадку, одновременно и угрозу, и единственный ключ ко всему происходящему, что здесь происходило.
Птица вырывается из клетки. Пусть ненадолго. Пусть лишь в освещённый зал, полный хищников в шелках и бархате. Но этого достаточно, чтобы начать менять правила.
Глава 16
Послеполуденное солнце, пробиваясь сквозь высокие окна бального зала, превращает пространство в ослепительную шкатулку. Позолота на колоннах и зеркальных рамах плавится в лучах, а мириады пылинок, поднятые в воздух движением гостей, танцуют в световых столпах. Я стою у одного из окон, нервно теребя складки парчового платья. Ткань тяжёлая, со сложным узором, и каждая подкладка кажется мне гирей, приковывающей к полу.
Уговоры Марфы надеть «что-то подобающее» увенчались частичным успехом. Я избежала корсета, зашнурованного до удушья, устроив тихую сцену о варварских жертвах моды. В итоге мы сошлись на компромиссе: короткий лиф, туго стягивающий грудь и рёбра, но оставляющий возможность дышать. Катерина, помогавшая мне одеваться, смотрела круглыми от изумления глазами, не узнавая свою прежнюю капризную госпожу, для которой тонкая талия была вопросом чести.
Пока мы готовились, я мысленно настраивалась на другое. В моём сознании этот мир до сих пор существовал в границах поместья Крыловых, как декорация в видеоигре, за пределами которой лишь не нарисованная текстура. Мысль, что за высокими чугунными воротами простирается целый, живой, дышащий XIX век, была абстрактной и пугающей.
Реальность ударила, едва я ступила за порог. Воздух пах грязью, навозом и дымом угольных печей. Во дворе стояла закрытая карета, не музейный экспонат, а массивная конструкция из дерева и металла, запряжённая парой нервно переступающих лошадей. Рядом, не сводя с меня почтительного взгляда, стоял кучер, бородатый мужчина с лицом, испещрённым морщинами, в поношенной ливрее.
Но настоящим испытанием стала дорога. Тряска на ухабах мостовой переворачивала мои внутренности. Я сидела, вцепившись в кожаную обивку сиденья, стараясь дышать глубоко, но тошнота подкатывала едкой волной. Мир за мутным стеклом прыгал. Киллиан, сидевший рядом, молча наблюдал за моей бледностью. После особенно сильной кочки, от которой у меня потемнело в глазах, его пальцы легли поверх моей сжатой в кулак руки.
— Я же говорил, тебе было бы лучше остаться, — произнёс он с горечью. Его прикосновение было прохладным и твёрдым.
Напротив, развалившись с непринуждённым видом, сидел Виктор и наблюдал за моими мучениями с откровенным недоумением, будто не понимая, как можно быть настолько упёртой.
Всё изменилось, когда мы попали в центр города, и я невольно прильнула к окну, забыв о тошноте и спутниках. За стеклом разворачивался живой портрет эпохи. Не идеальные дома, как на открытках, а настоящие, с облупившейся штукатуркой, кривыми ставнями и дымящимися трубами. И люди, полные нравов. Одежда различалась по стилю в зависимости от статуса: от простой и практичной у бедных слоёв до элегантной у богатых горожан. Торговки в цветастых платках, громко зазывающие покупателей к своим лоткам. Извозчики, покрикивающие на заморенных кляч. Чиновники в мундирах, важно шествующие по своим делам. Женщины в длинных платьях с накидками или шалями. Дети в заплатанной одежде, игравшие в салки на площади. Это был не музей, а мир. Шумный, пахнущий, несовершенный и ошеломляюще реальный. Восторг от увиденного был таким всепоглощающим, что смыл остатки дурноты.
Без приключений мы добрались до особняка Голицыных. И теперь я стою в бальном зале, пытаясь освоиться с новой реальностью.
Пространство действительно напоминает гигантскую шкатулку. Хрустальные люстры с тысячами отражённых огней, паркет, отполированный до блеска, гул голосов, смеха и музыки, сливавшийся в нарастающий гул. Дамы в пышных кринолинах, подобные переливающимся самоцветам, кавалеры во фраках и мундирах, и все кружатся в причудливом вихре вальса под звуки оркестра.
Переминаясь на месте, я собираюсь сделать шаг, исследовать обстановку и людей, как распахиваются парадные двери, и в зал входит молодой человек в безупречном костюме, кричащем о состоянии и положении. На кукольное лицо и светлые волосы, уложенные с искусственной небрежностью, я уверена, были потрачены часы работы слуг. В холодных голубых глазах светится самодовольство охотника, вышедшего на промысел.
Мужчина скользит по залу, кивая и улыбаясь, но ни на ком не задерживаясь, его путь прям и неумолим, он направляется ко мне.
— Сын князя Голицына, Давид, — шепчет слева Виктор. В его голосе насмешка, смешанная с предостережением, а по моей спине бегут мурашки.
Имя «Давид» мелькало в дневнике Алисии, восторженными описаниями его «дьявольского обаяния» и язвительными заметками о настойчивости. Один из самых надоедливых поклонников.
Справа от меня Киллиан, до этого момента расслабленный, внезапно выпрямляется. Он не делает ни шага, не повышает голос, но всем существом излучает безмолвный сигнал: «Стой. Не приближайся». Его лицо, которое за время нашей поездки несколько смягчилось, вновь становится непроницаемой маской. Однако приближающийся молодой князь кажется совершенно неуязвимым для этого невербального предупреждения.
— Рад приветствовать вас в нашем доме! Киллиан! Мой старый друг! — Давид приближается размашистой походкой, его голос звенит, как колокольчик, но с фальшивыми нотами. — Виктор и… Алисия. Вы сияете, как всегда, затмевая само солнце.
Он ловок, как фокусник. Его рука скользит вперёд, и прежде чем я успеваю отреагировать, пальцы уже сжимают мою, а губы касаются кожи. Прикосновение быстрое, но неприятно влажное. Откровенный взгляд скользит по мне снизу
