Дайте собакам мяса (СИ) - Черемис Игорь
Конечно, я не просто так целый день бил баклуши. Руководство группой только на первый взгляд выглядит несерьезным занятием, но на деле сопровождается кучей документов, которые требуется заполнять и подписывать — максима про количество бумаги и чистоту задницы в этом случае работала, как часы. Наверное, если бы моё назначение прошло обычным порядком, я бы восседал в своем персональном кабинете, а у дверей дежурил бы мой персональный Саша, на которого можно было скинуть большую часть этих неприятных хлопот. Но кабинета мне пока не дали, с Сашей не сложилось, так что всё положенное я тянул на собственных плечах и подозревал, что никаких благ мне не видать до успешного завершения дела Якира. [1]
Впрочем, понимал я и то, что это не была прихоть полковника Денисова, который таким образом мне за что-то мстил — просто у меня пока не было постоянного места в системе нашего управления. Вернее, такое место было — в нашем с Максом кабинете, — но я его явно перерос, а куда меня можно пристроить, начальство ещё не решило. И хорошо, что напарника сегодня не было, я сидел один, как перст. Но проблема имелась, особенно в свете того, что совсем скоро мой приятель получит пару подчиненных — свободные столы и стулья у нас, конечно, имелись, но было некрасиво руководить расследованием дела, которое на контроле самого высокого начальства, из коммуналки.
Меня, правда, отсутствие внешних признаков успешной карьеры не особо задевало, я был готов и дальше сидеть на привычном месте, чтобы не отрываться от корней, но вдруг к нам заедет, например, Андропов, который пожелает увидеть, в каких условиях я работаю? Получится, как говорили наши предки, натуральнейший афронт.
* * *
Денисов позвонил мне в половине девятого, и голос его не предвещал ничего хорошего. Полковник обнаружился не в своем кресле, а на стуле, который я мысленно называл «стулом Макса» — именно там тот выслушивал мои иноагентские идеи в последний день 1971 года и в первый день моего пребывания в прошлом. Денисов махнул мне на стул напротив — на «мой» стул, что означало очередные игры в псевдодемократию. Я не стал ничего говорить — уселся и преданно уставился на начальника, который, кажется, вовсе не торопился начинать этот разговор.
Но сдался Денисов первым.
— Тебе, Виктор, это не понравится, — мрачно сказал он.
— Мне это уже не нравится, Юрий Владимирович, — ответил я.
— Мне тоже. Там, — палец Денисова ткнулся в потолок, — принято решение придать делу Петра Якира широкую огласку. На судебное заседание будут допущены иностранные корреспонденты, которые должны собственными глазами убедиться, что подсудимый признал свою вину, а советские следователи эту вину полностью доказали. Затем будет пресс-конференция, опять же в присутствии корреспондентов зарубежных изданий… многие из них настроены к нашей стране вовсе не дружески. На этой пресс-конференции Якир должен будет четко и внятно пояснить причины, по которым он не стал отпираться и отказываться и почему он не обвиняет наш Комитет в нарушении его прав. Тогда его выпустят чуть ли не сразу после суда. Подаст апелляцию — и всё, срок сократят до фактически отбытого. Это предложение ему сделает сам товарищ Андропов. Посчитали, что тебе Якир не поверит.
Или, что более вероятно, начальство решило, что я такую задачу не потяну.
Но вообще я испытал чувство дежа вю — что-то подобное с Якиром и Красиным провернули и в моей истории, и добром это не кончилось. Но тогда у авторов этого «элегантного» решения проблемы диссидентов был целый год на обдумывание своей стратегии, а тут они справились меньше, чем за месяц. Видимо, была у них некая заготовка, которую они и пустили в ход, когда увидели, что я со своей группой слишком ретиво взялся за дело, ну а предложение Якира стало последней каплей. Думать, правда, об этом не хотелось — это означало, что где-то наверху есть люди, которым настоящая борьба с инакомыслием не нужна, для них тем лучше, чем хуже обстоят дела в СССР. В общем, та самая пятая колонна, которую Сталин почти вывел под ноль перед войной, и которая снова расплодилась и даже добралась до власти. А ещё я подумал, что конспирологи из моего будущего были правы — кто-то в руководстве страны активно работал против неё и социализма в целом. Ничем другим это объяснить было невозможно.
На меня навалилась апатия, которая возникает, когда понимаешь, что любые твои действия имеют запрограммированный конечный результат. Я могу хоть завтра предъявить тому же Якобсону обвинение по шестьдесят четвертой статье, и с учетом найденной валюты доказать его работу на западные разведки — но никакого расстрела этого любителя творчества Блока не увижу. С ним тоже договорятся, кто-нибудь — не я, конечно — сделает «Тоше» предложение наподобие того, что будет сделано Якиру. Да, не спорю — признание вины и общение с иностранной прессой в нужном нам духе это красиво. Но эта красивость совершенно бесполезна в рамках общей стратегии борьбы с антисоветчиками. Более того — она прямо вредит этому делу, потому что буквально парализует любое следствие, которое мы затеем в будущем. Зачем что-то доказывать, зачем тратить драгоценное время на бесполезную работу — всё равно никто никуда не сядет, а будет отпущен на свободу и продолжит заниматься тем же изданием «Хроники».
— Юрий Владимирович, «там» — это где? — холодно спросил я. — У нас на Лубянке или выше?
Денисов внимательно посмотрел на меня.
— Я разговаривал с Филиппом Денисовичем.
— Извините, но это не его уровень, — перебил я его. — Поэтому и хочу понять, откуда исходит эта идиотская инициатива. Если из Комитета или, допустим, из секретариата ЦК, я завтра же напишу письмо в Политбюро, чтобы этому инициативному товарищу дали по шапке. Такие вещи надо пресекать на корню.
Я даже не успел договорить свою речь, как по виду Денисова понял, что писать никуда не надо, потому что бессмысленно. Это не Бобков и не Андропов, и не люди со Старой площади, которые, возможно, были даже не в курсе того, как развивается расследование дела Якира.
— Политбюро? — спросил я.
Денисов кивнул.
— Согласованное решение.
Это было очень, очень плохо. Мало кто знал, что в нынешнем Политбюро ЦК КПСС имелось множество точек зрения по любому вопросу, который там рассматривался, но в итоге меньшинство соглашалось с большинством и на белый свет появлялось то самое согласованное решение, обязательное к исполнению не только членами партии, но и беспартийными. Я про это читал в будущем и оттуда же знал, что невозможно узнать, кто был против, чтобы попробовать пробить монолитную стену, хотя шанс на это всё равно мизерный. Да и вообще, отменить это решение возможно только в одном случае — если снова вынести вопрос на заседание Политбюро, но предоставить явные доказательства того, что произошла чудовищная ошибка. Таких аппаратных возможностей у меня не было.
— Юрий Владимирович, сейчас я не матерюсь только из уважения к вам, — сказал я. — Но хочу, чтобы вы знали — это решение даже не ошибка, это настоящее преступление против страны и советского народа. Тот, кто это придумал — настоящий враг СССР, и очень плохо, что он пробрался на самый верх…
— Ты говори-говори, но не заговаривайся! — прикрикнул Денисов.
