Дайте собакам мяса (СИ) - Черемис Игорь
— Мне тоже нельзя, — я снова улыбнулся. — Служба. Пиво можно, а что крепче — уже с осторожностью.
Я подозревал, что меня никто не уволит, даже если я заявлюсь в управление на самых серьезных бровях и в невменяемом состоянии, благоухая на всю Дзержинского запахом употребленной водки. Здесь к пьянству относились строго, но считали чем-то вроде болезни, с которой сложно справиться, а пьяных вообще почитали за блаженных, с которыми надо нянчиться и всячески обихаживать. Наглядный пример такого отношения сидел прямо передо мной.
Но службой можно было объяснить всякие странности, так что моя ссылка на место работы никаких дополнительных вопросов не вызвала.
— То есть ты даже тут на службе? — как-то хитро посмотрел на меня Высоцкий.
— Всегда, — вспомнил я известную в будущем детскую книжку.
Правда, в этом времени в первую очередь должны были узнавать ответ на вопрос про «политическое кредо» из романа Ильфа и Петрова. Но Высоцкий то ли не признал цитату, то ли решил не продолжать эту пикировку. [4]
— Я хочу поговорить о Татьяне, — сказал он.
Я внимательно посмотрел на него и чуть кивнул.
— Я не против. Только ты действительно хочешь говорить о Татьяне без Татьяны?
* * *
Высоцкий вдруг прижал руку к груди и почти крикнул — хотя и понизил голос, хотя прозвучало всё равно громко:
— Я её ценю больше всего в жизни — больше семьи, жены, денег! Больше театра и больше друзей!
Прозвучало это, на мой взгляд, слишком пафосно и даже лживо. Мне пришлось напомнить себе, что я имею дело с актером, который как раз на таких откровениях собаку съел — Высоцкий чуть ли не каждый вечер выходил на сцену, чтобы что-то прокричать в зал. Не монолог «Гамлета», так откровения Галилея или душевные муки Хлопуши. В кино он был ещё сдержан, хотя и там иногда прорывалось — «вор должен сидеть в тюрьме!».
— Владимир, будь честен хотя бы с самим собой, — тихо сказал я. — Татьяна нужна тебе, как очень удобная любовница. Знаешь, эдакий социальный пакет, который полагается актеру — зарплата, премии за участие в спектакле, путевки от профсоюза, девушка под боком, которая всегда согласна…
— Ты не прав! — прорычал он. — Я правду сказал — я очень ценю её…
— Но не готов отпустить?
— Я же тебе говорил… говорил, чтобы ты не вздумал в неё влюбляться? Ведь говорил? Ведь только я…
— Ты сразу после этого уехал на такси с девушкой, про которую вообще ничего не знал, только имя, — напомнил я. — А мы с Татьяной поехали ко мне. Вот и всё. Влюбляться… это просто слова, Владимир. О любви тогда речи и не шло. С её стороны, наверное, то была попытка вырваться на свободу. С моей… с моей — неважно. Она же действительно красивая. Так и получилось. И никто из нас никого не пытался выдержать или ещё что-то, что обычно делаешь ты.
— Что я делаю? — набычился он.
— Превозмогаешь, Владимир, просто превозмогаешь. Забываешь, что ты не всегда на сцене, что тебе не обязательно постоянно играть. Вот это превозмогание не все могут выдержать. «Две машины, связанные тросом». Пафос — и ничего более. Татьяна тоже актриса, она тоже умеет играть не только на сцене. Но в какой-то момент… Вернее, во вполне определенный момент… Ты знаешь, что во время беременности организм женщины получает такой заряд гормонов, что перестраивается напрочь и необратимо? Вот её организм и перестроился. Она же предлагала тебе остаться друзьями, предлагала же?
— Да зачем мне её дружба? Я другого…
К нам подошла официантка с первыми блюдами, и он вынужденно прервался. Я же воспользовался этим, чтобы просто понаблюдать — эта девушка была приятной наружности, и Высоцкий, фигурально выражаясь, распустил хвост. Многословно благодарил, что-то уточнял, о чем-то спрашивал. Официантка его узнала — и тоже поплыла, но в пределах разумного. Впрочем, если бы он предложил ей встретиться после смены, то отказа не получил. Он производил определенное действие на нестойких морально людей, его можно было, наверное, даже использовать для выявления таких внушаемых личностей, например, во властных коридорах. Мне даже название на ум пришло — «Тест на Высоцкого», — и я чуть улыбнулся.
— Ты чего лыбишься? — он с усилием оторвался от принесенных блюд, и глянул на меня.
— Да так, по работе, — ответил я. — Но я понял. Дружба Татьяны тебе не нужна, она нужна тебе вся, целиком. Но у неё будет мой ребенок, а этот ребенок уже вызвал изменения в её мировоззрении, на которые ни ты, ни я повлиять не можем. В некоторых культурах принято бить женщину, чтобы она вела себя так, как удобно мужчине, но в Советском Союзе это запрещено. И если я узнаю, что ты снова за ней гоняешься, чтобы… не знаю, зачем ты за ней гонялся по театру, но вряд ли затем, чтобы погладить по головке… так вот, если я услышу о чем-то подобном… а я услышу, уж поверь… то тебе в этот момент лучше быть в парижской квартире своей жены. Впрочем, не факт, что тебя это спасет. Надеюсь, ты услышал, что я сказал. Приятного аппетита!
Я давненько не питался в приличных заведениях, но ещё не забыл, в какой руке надо держать вилку, а в какой — нож. Поэтому не слишком ударил в грязь лицом перед возможными иностранцами и умеющими жить советскими людьми, когда начал разделывать свою котлету. Правда, пиво я отхлебнул так, будто сидел не в «Интуристе», а в какой-нибудь «стекляшке» на окраине.
Высоцкий же словно забыл, что перед ним поставили штук пять разных тарелок — видимо, переваривал мою речь. Потом всё-таки взялся за приборы, подвинул к себе первую тарелку и тоже принялся за еду. Какое-то время мы молчали.
Он не выдержал где-то на третьей тарелке — я к этому времени уже покончил со своим блюдом и наполовину опустошил бокал с пивом.
— Я, может быть, скажу тебе неприятное, но мне бы никто не посмел такое говорить, — сказал он. — Ты мне что, угрожаешь?
— Нет, какие угрозы? — откликнулся я. — Это всего лишь предупреждение. Знаешь, тебе надо как-то разобраться со своими женщинами. Двоих ты уже бросил, сейчас с третьей как бы живешь. Татьяна… думаю, тебя злит лишь то, что она сама ушла от тебя, а всё остальное тебе не важно.
— Это ты так думаешь… — он насупился.
— Да как скажешь, — легко согласился я. — Ты меня зачем на этот разговор вызвал? Чтобы я её отдал? Она не вещь, она человек. Поэтому я сразу сказал, что разговор о ней без её присутствия не имеет смысла. И чтобы ты не пытался за ней бегать с определенными целями — лишь предупреждение. А поговорить… В августе у нас будет свадьба. Как положено — с кольцами, платьем и в ЗАГСе. И ребенок родится в полной семье, я буду записан, как его отец. В театре она не появится весь следующий сезон. Может, вообще не появится, хотя ей нравится играть на сцене, но театров в Москве много, на Таганке свет клином не сошелся. Будь моя воля, я бы её в этот ваш гадюшник не пустил, но я — в отличие от тебя — считаю её человеком, а не вещью. И решение она будет принимать сама. Как-то так, Владимир.
