Небо за нас (СИ) - Оченков Иван Валерьевич
— Что скажете, Пьер? — спросил вполголоса Канробер.
— Островитяне правы, — так же тихо ответил Боске. — Мне следовало прийти к ним на помощь. Клянусь, больше такой ошибки я не допущу!
— Вот как?
— Увы. Более того, они правы и с выбором направления главного удара. Нам нужны позиции на этих проклятых горах!
— Вы думаете?
— Убежден! Сейчас русские предпочитают отсиживаться в обороне и как кроты сутками роют землю, возводя новые батареи и укрепления, но кто даст гарантию, что в любой момент они не решат атаковать наши позиции. А они, будем откровенны, не так уж хороши для обороны.
— Как, впрочем, и для наступления, — поморщился командующий.
— Тем больше причин изменить это положение. У наших английских друзей есть артиллерия и заряды. Так пусть используют их, черт возьми! А когда русские батареи будут подавлены, мы пройдем сквозь их позиции, как нож через масло!
— Ну конечно, им достанется слава, а нам потери…
— Когда мы возьмем Севастополь, славы хватит на всех. Но видит бог, это нужно сделать как можно скорее. Совсем скоро начнется зима, которая в здешних местах может и не так сурова, как под Москвой, но все же довольно неприятна. У нас слишком много больных, а скоро их станет еще больше!
— Вижу, мне не остается ничего другого, как положиться на ваше мнение. Что ж, пусть будет так!
Несмотря на то, что в официальных сводках время после первой бомбардировки именовалось не иначе как «затишьем», местным жителям, солдатам гарнизона и морякам оно таковым не казалось. Штурмов пока не было, но непрекращающиеся обстрелы, мелкие стычки и вылазки стали рутиной, привычкой этой окопной войны и происходили каждый день. Хотя, упоминая последние правильней будет говорить — ночь.
На укреплениях ни днем, ни ночью не прекращались работы. Нужно было исправлять последствия обстрелов, создавать новые и усовершенствовать старые укрытия. И кто знает, чтобы из всего этого вышло, если бы не один человек — Тотлебен. Свалившиеся на скромного армейского инженера заботы были поистине огромны. Требовалось постоянно объезжать весьма немалый фронт, замечая различные неустройства тут же принимать меры по их исправлению, отдавать приказы, изыскивать средства и множество иных дел, перечислить которые вряд ли смог и он сам.
Правда, с недавних пор у Эдуарда Ивановича появился помощник. Это, наверное, странно звучит, ибо попавший к нему в подчинение уже два года носил генеральский мундир, а сам Тотлебен еще недавно был капитаном. Но великий князь Михаил Николаевич, сумел поставить себя, так, что окружающие не смели на этот счет злословить, а его начальник не чувствовал никакого стеснения от столь высокопоставленного соседства.
Вот и сегодня утром, они отправились на 4-й бастион, чтобы лично ознакомиться с положением.
— Далеко ли продвинулись французы? — спросил у коменданта великий князь.
— За последнюю неделю на двести шагов, ваше императорское высочество! — громко отрапортовал тот.
— Не стоит так кричать, — поморщился Михаил. — К тому же я думал, что Константин отучил вас от ненужного в боевой обстановке титулования.
— Так точно-с!
— Если они каждую неделю будут так продвигаться, то скоро их параллели уткнуться в наш контрэскарп, — задумался Тотлебен, рассматривая вражеские позиции в подаренную ему великим князем подзорную трубу.
— Полагаете, будет штурм?
— Вполне вероятно. Так же возможно, что противник собирается подвести мину. Видите эти отвалы?
— Да. Может это грунт, вынутый из траншей?
— Вы где-нибудь видите там траншеи? — усмехнулся инженер. — Нет, землю, вынутую при открытых работах, они используют прямо на месте.
— Но там ее не так много.
— Верно. Но знаете, что интересно. Я, признаться в прошлый раз не обратил на это внимание, но теперь ясно как божий день, что грунт там всякий раз свежий. Должен сказать, что со стороны господ французов это непростительная небрежность. За такое надобно наказывать-с!
Увы, пока один из моих младших братьев зарабатывал себе авторитет в войсках, другой оказался занят совершенно противоположным. Получив под начало полк, он вовсе не торопился вступать в командование, предпочитая весело проводить время в Севастополе. Спал до полудня, благо грохот от канонады на Северной стороне докучал ему не так уж и сильно. Затем завтракал, после чего в компании адъютантов и штабных объезжал части, где устраивал смотры и отдавал никому не нужные распоряжения.
Вернувшись со вкусом, обедал, потом отдыхал, а вечером устраивал нечто вроде званых ужинов, на которые приглашал местных офицеров. Отказать ему, разумеется, никто не смел, а потому там всегда собирались сливки севастопольского общества.
Но больше всего Николай Николаевич любил раздавать награды, тем более что случалось это совсем не редко. Государь в последнее время на них не скупился, то и дело отправляя в действующую армию милостивые рескрипты, нередко сопровождая их орденами или ценными подарками, вроде драгоценных табакерок с вензелем или портретов с бриллиантами.
Узнавая из первых рук о столь знаменательном для каждого верноподданного событии, великий князь либо приглашал его к себе, либо находил повод встретиться в городе. Не скупясь на любезности и улыбки, он умел очаровать непривычных к такому обхождению людей, после чего объявлял о монаршей милости, скромно добавляя, что государь велел ему поцеловать награжденного и раскрывал объятия. Ей богу, не знай я, что Николаша в свои двадцать с небольшим ухитрился не пропустить ни одной юбки в труппе Мариинского театра, подумал бы о нем нехорошее…
Впрочем, иногда его обаяние давало осечку. Первым, как ни странно, оказался Нахимов. Услышав о намерении царского сына, славящийся своим хладнокровием в бою адмирал, только что не отпрыгнул в сторону, едва уронив при этом присланную государем табакерку.
— Что же вы, Павел Степанович, так неловко… — попытался обратить все в шутку Николай.
— Простите. Не приучен-с! — выразительно посмотрел на царского сына Нахимов, разом отбив у того желание лезть с объятиями.
Другой случай произошел неделей позже в госпитале, где соскучившийся по женскому обществу великий князь обратил свое внимание на одну из трудящихся там барышень.
— Душечка, — предвкушая пикантное приключение, объявил ей Николай. — Перед отъездом государь объявил мне свое непременное пожелание поцеловать самую красивую сестру милосердия. Каковое поручение и возложил на меня…
— Не стоит, ваше высочество, — устало отказалась девушка. — Поцелуйте лучше любого из здешних раненых. Они куда более заслуживают монарших милостей.
А поскольку не привыкшему получать отказы Николаше и в голову не пришло, что его отшили, он попытался отделаться от свиты и снова подкатить к понравившейся ему девице. Но так как платья у всех были одинаковыми, перепутал и…
— Не замай, барин! — выпалила девушка и пихнула незадачливого ухажера так, что тот отлетел в сторону.
К счастью, моему братцу, равно как и немногочисленным свидетелям происшествия достало ума молчать, так что скандала удалось избежать. Как, спросите вы, обо всем этом узнал я?
Дело в том, что понравившаяся моему братцу барышня оказалась Дуней Лужиной, признавшейся во всем отцу. А тот, беспокоясь о любимой дочери, бросился ко мне, умоляя о милосердии…
— Что⁈ — не сразу сообразил, в чем дело.
— Не губите, ваше императорское высочество!
— Да с какой стати? Ну полез молодой повеса к понравившейся ему барышне, ну получил афронт, что ж с того?
— Оскорбление величества, — простонал отец.
А вот это серьезно. Согласно «Уложению о наказаниях» 1845 года, квалифицированные подобным образом деяния могли привести к самым серьезным последствиям. От заключения под арест, до смертной казни!
— Э… оскорбление словом?
— В том-то и дело, что действием!
— Твою ж maman! — вырвалось у меня с безукоризненным французским проносом.
