Действие и противодействие. Через Дух Андрэ Луиса - Франсиско Кандидо Хавьер
«Мы, узники ошибок, являемся также и работниками своего освобождения под защитой Твоей нежности.
«О, Отец, вдохни в нас мужество, чтобы забыть свои ошибки, зажги святой энтузиазм добра, чтобы зло не затемняло больше наших добрых намерений, и проведи нас по тропе отречения, чтобы наша память не отделялась от Тебя!..
«Позволь нам молиться с Иисусом, Божественным Учителем, которого Ты послал нашим сердцам, чтобы мы вернули тело и душу Твоим намерениям!..».
После короткой паузы он в слезах повторил молитву «Отче наш»:
«Отче наш, сущий на Небесах, да святится имя Твоё, да придёт царствие Твоё, да будет воля Твоя на Земле и на Небесах. Хлеб наш насущный дай нам сегодня. Прости нам обиды наши, как и мы прощаем обидевшим нас. И не введи нас в искушение, но избави нас от Зла. Аминь».
Когда умолк его голос, каждого из нас охватило глубокое невыразимое волнение.
Перенесённый в своё плотское тело, Аделино пробудился в обильных слезах.
Мы ощущали его внутренний восторг, даже если он не мог хранить целостное воспоминание от общения с нами.
После нескольких минут ожидания, которые быстро промчались, мы снаружи услышали конвульсивный плач малыша…
Оплетённый Друзо, владелец этих мест встал с постели, и быстро открыл дверь, выходившую на улицу, где на мостовой стонал бедный новорожденный, под наблюдением двух друзей из «Мансао».
Охваченный удивлением, Коррейя встал на колени, а великий наставник уверенно говорил ему:
— Аделино это обиженный отец, который, отринутый материнским сердцем, пришёл к обновлённому сыну!
Коррейя уловил эти слова не плотскими ушами, а ментальным своим храмом, словно призыв небесной любви, которая ведёт к его сердцу малыша, покинутого и несчастного. Охваченный необъяснимой для него радостью, он взял малыша на руки свободным жестом любви и, прижав его к своей груди, вернулся в дом, крича от радости:
— Мой сын!.. Мой сын!..
Силас, будучи между мной и Хиларио, взволнованно сказал:
— Мартин Гаспар возвращается к физическому опыту, найдя приют на руках сына, который ненавидел его.
Но у нас уже не было возможности начать более глубокий спор, поскольку Друзо, вытерев слёзы, вслух предупредил нас, словно разговаривая с собой:
— Да сотворят Небеса так, что в момент полного плотского тумана, в котором мы окажемся, мы могли бы также открыть высшее сердце Иисуса, чтобы не пасть нам в таких необходимых нам испытаниях!..
И было столько задумчивости и тревоги во взгляде, который был нам знаком пропитанным нежностью и глубоким уважением, что по возвращении в «Мансао» никто из нас не осмелился прервать молчание, многозначительное и волнующее.
17
ЗАКАНЧИВАЮЩИЙСЯ ДОЛГ
Новый урок, который Силас приберёг для нас, проходил теперь в больнице, в печальном павильоне, выделенном для бедняков.
Когда мы вошли внутрь, многие спутники любезно встали. И после дружеских приветствий один из них, помощник санитара Даго, подошёл к наставнику и сказал:
— Помощник, наш Лео, кажется, растратил все свои последние ресурсы сопротивления.
Силас поблагодарил его за информацию и объяснил, что мы прибыли как раз помочь в отдыхе, кредитором которого он является.
Пройдя вдоль длинного ряда скромных постелей, на которых лежали страдающие больные, и возле которых находились несколько развоплощённых, задействованных в деле помощи, мы остановились рядом с каким-то больным, истощённым и встревоженным.
При бледном свете маленькой лампы, предназначенной для ночного бдения, мы увидели Лео, которого туберкулёз лёгких уже тянул к смерти.
Несмотря на одышку, его взгляд был спокоен и ясен, выдавая совершенное смирение перед страданиями, которые вели его к концу земного опыта.
Силас попросил нас исследовать его тело, но мы ничего особенного не отметили, поскольку лёгкие, которые были практически уничтожены, по причине различных злокачественных образований, вызывали такую органическую подавленность, что физическая оболочка, находившаяся перед нами, превратилась в лохмотья плоти, теперь уже открытой для множества прожорливых бацилл, соединённых с армией микробов разного сорта, которые как победители скапливались внутри тканей, словно неумолимый враг, который захватывает останки, становясь хозяином всех ключевых позиций обороны.
Итак, Лео находился в плотном теле, как человек, бесповоротно приговорённый к выдворению из собственного дома.
Уже явно проглядывали все неопровержимые симптомы смерти.
Усталое сердце походило на истощённый мотор, не способное уладить проблемы кровообращения, и все части дыхательного аппарата в растерянности слабели под воздействием безжалостного удушья.
Умирающий Лео был путником, которому позволили предпринять великое паломничество, и который ожидал лишь сигнала к отправлению.
Но даже в таких обстоятельствах он был спокоен и храбр.
Его ментальная острота была настолько отточена, что он практически ощущал наше присутствие.
Силас, правой рукой ласкавший его лоб, тихонько сказал нам:
— Поскольку вы пришли сюда с целью наблюдения за процессом того, как долг подходит к своему концу, вы можете задать несколько вопросов нашему спутнику, чья память, насколько это возможно, осознанна и пробуждена.
— А услышит ли он нас? — с грустью и удивлением спросил Хиларио.
— Он не услышит вас своими плотскими ушами, но почувствует ваш вопрос в Духе, — с чувством объяснил Помощник.
Охваченный сильной симпатией, я склонился над бедным братом, который проходил сейчас через тяжкие испытания, и привлечённый той верой, которая сияла в его зрачках, я, сжимая его в своих объятиях, спросил его громким голосом:
— Лео, друг мой, ощущаете ли вы себя на пороге истинной жизни? Знаете ли вы, что через несколько часов вы оставите своё тело?
Думая, что это его собственные рассуждения, он получил мой вопрос, слово в слово, как если бы он передавался невидимыми нитями прямо в его мозг. И, словно беседуя с самим собой, он мысленно сказал:
— О, да, смерть!.. Я знаю, что смогу прийти к правильному концу, вероятно, этой ночью.
Развивая наш диалог, я добавил:
— И вам не страшно?
— Мне нечего бояться… — очень спокойно подумал он.
С усилием повернув глаза, он постарался остановить взгляд на маленькой скульптуре распятого Христа у белой стены санчасти, говоря:
— Мне нечего бояться в компании с Христом, моим Спасителем. Он тоже был унижен и забыт. На жертвенном кресте у Него горлом шла кровь, у Него, который был чист, пронзённый насквозь язвами неблагодарности. Почему бы мне не смириться с крестом своей постели, без жалоб вынося притоки крови, которые время от времени заявляют мне о смерти, мне, грешнику, нуждающемуся в божественной благосклонности?!..
— Вы католик?
— Да…
Я задумался над возвышенностью христианского чувства, живого и искреннего, какой бы ни была религиозная школа, где оно проявляется, и продолжил, коснувшись его смятенной груди:
— В этот такой важный для твоего пути момент я не вижу твоих близких
