Тьма на кончиках пальцев - Дмитрий Швец

Я поднял руку, вобрал в себя энергию тьмы, придал ей форму, плоть, и через минуту по моим пальцам вскарабкался крохотный чёрный паучок. Он влез на самый кончик указательного пальца, уставился на отца и угрожающе поднял передние лапки.

— Ты им управляешь? — спросил отец, не отводя взгляда от паучка.

— Полностью.

— А что он делает? Лапками?

— Приветствует тебя! — усмехнулся я. — Хотя ты этого и не заслуживаешь. Если бы я мог, я бы заставил его снять перед тобой шляпу, если бы умел её создать и мог заставить паучка надеть её.

Отец погрустнел, отвернулся, резко встал, отошёл на несколько шагов. Стараясь не опускать головы, скрестил руки на груди, тяжело вздохнул.

— Так ты не знаешь, как ты их создаёшь? — спустя три минуты спросил он.

— Нет! Я лишь могу собрать тьму в эту форму и только в эту. И буду честен с тобой, хотя ты этого и не заслуживаешь, я вообще не уверен, что это тьма. Видишь, отец, я честен с тобой, давай, прояви и в мой адрес честность, расскажи мне об Аксакове.

— Я ты будешь требовать объяснений моего поведения, — не поворачиваясь, хмыкнул отец.

— Как ты мог? Ты этого ждёшь? Этого хочешь? Хорошо, — я, поднял взгляд, посмотрел на круглые часы на стене, вздохнул, увидев четвёртый час, усмехнулся, решив не дать отцу, спать. — Как ты мог так меня продать? Ты мой отец? Как ты мог продать меня за какой-то кулон, что и мне-то принадлежать не будет. Как? — я сорвался на крик, — Как? Почему?

— Ты не понимаешь, — спокойно, находясь полностью в своей тарелке, произнёс отец. — Это всё для твоего блага.

— А меня ты о моих мечтах мог спросить? Для моего блага? Не для блага тебя и фамилии? Нет? Для моего личного? А дочерей своих ты тоже продашь? Хотя о чём я, они же девочки ты удачно и выгодно выдашь их замуж. За стариков. Ха, вонючих стариков, к которым и прикасаться-то противно, даже смотреть на них неприятно, а ты спокойно положишь свою дочь в постель с таким.

Я почувствовал, как завожусь, как распаляюсь. Только что бывшее у меня спокойствие растаяло, не оставив и следа. Теперь бал во мне правили гнев и злость. Я был готов порвать отца на мелкие клочки. Я ждал, что он что-нибудь скажет в свою защиту. Что-нибудь, что позволит мне, если не ударить его, то выместить на нём словесную ненависть.

Но он молчал. Словно чувствуя, что я готов убить его, он молчал. Он даже не повернулся, голова его не дёрнулась, плечи не опустились. Он смотрел в одну точку на стене, где на краске отчётливо проступала невыгоревшая тень старинного пистолета.

— Застрелиться думаешь? — я подошёл к нему. — Правильно, застрелись! Сына ты уже продал, теперь давай, ещё жену и дочерей по миру пусти. Я ведь теперь человек Аксакова, я не могу им помочь ничем, даже если очень захочу.

Отец развернулся слишком резко и крепко обнял меня. Злость, ненависть, ярость, всё исчезло, растворилось в нём. Я прижался к нему, ощущая себя как в далёком детстве, в полной безопасности, в полном счастье. Отец, такой большой и сильный, такой бесстрашный, такой мудрый. Он защитит, он спасёт, он не даст меня в обиду. И он точно знает, как поступить, чтобы всем нам было лучше. Чтобы всем нам стало лучше.

Но мне-то лучше не будет. Но и ненависти к нему я больше не испытывал. Наверное, он действительно знает, что делает.

Но и простить ему то, что он сделал, я не мог.

— Кулон утром отдам Оленьке сам, — я вывернулся из его объятий. — В конце концов, это же меня за него купили.

Отец не отреагировал на колкость. Он опустился в кресло, отодвинул кружку недопитого какао и молча кивнул, соглашаясь со мной.

Я подкинул кулон, поймал его в кулак и направился к двери. Уже взявшись за ручку, я не выдержал, оглянулся. Отец так и сидел, уронив голову на грудь. Словно почувствовав на себе мой взгляд, он поднял голову, улыбнулся и кивнул. Я не мог не заметить, как он постарел за эту ночь.

Внезапно захотелось броситься к нему, ещё раз его обнять, но я сдержался. Торжество оттого, что я подросток поставил на место взрослого и опытного было сильнее, чем какое-то желание. А осознание того, что этот взрослый мой отец, и вовсе делало меня почти богом в собственных глазах.

Я ещё раз подкинул амулет, ловко его поймал.

— Сам. Отдам, — отчеканил я и в третий раз подкинув и, поймав серебряное сердце, вышел, не забыв при этом хлопнуть дверью кабинета.

Глава 9

Оленька не спала. Она всегда вставала еще до рассвета, словно стремясь насладится днем, успеть сделать больше, успеть наиграться, успеть насладиться жизнью. Пока не пришла ночь, пока не настало время спать. Пока не вернулись кошмары.

И все же, открывая дверь, я боялся ее разбудить. Петли не скрипнули, дверь отворилась легко. Запора на ней никогда не было, глупо запирать маленьких детей, особенно тех, кому снятся кошмары. Когда амулеты не справлялись, она просыпалась, плакала, а затем подхватив любимого мишку, шла в спальню мамы, реже к отцу, но чаше ко мне. И теперь я понимал почему.

Приоткрыв дверь, я осторожно заглянул внутрь и на несколько мгновений погрузился в воспоминания. Когда я был в таком же возрасте как Оля сейчас, мне пришлось покинуть эту комнату, потому что в доме нашем появилось кричащее, вечно плачущее существо, вокруг которого все бегали и шикали на меня если я пытался играть. Я невзлюбил это существо, которое назвали Наташей, не люблю ее и по сей день, даже понимая, что она моя сестра. Но она отняла мою комнату, и тогда я боялся, что она отнимет и игрушки. Особенно меч и качающегося коня.

Даже интересно, где они сейчас. В подвале? На чердаке? Или ими уже давно растопили печь? Как же много изменилось с тех пор. Игрушки в моей комнате исчезли, их заменили книги, Наташку из этой комнаты выгнала Оленька, да и сама комната преобразилась, достроилась, обзавелась стеной, которой раньше не было.

Я встряхнул головой, сбрасывая воспоминания и лишние сейчас ностальгические мысли. Шагнул