Утро нового века - Владимир Владимирович Голубев
— Машенька! Любимая! Дождалась ты меня!
— Что? — врач попытался был освободиться от неожиданных объятий, но хватка офицера была просто железной.
— Завтра попрошу батюшку сватов заслать, пусть всё по правилам будет! Батюшка мой с твоим, небось, уже всё обсудили — митрополит Нифонт, чай, венчать станет! Жить без тебя не могу, Машенька! Счастье ты моё! — хрипло шептал поручик.
Что-то в лице и словах умирающего зацепило врача. Цорн был ещё совсем нестарым человеком, однако человеческие мучения и обязанность выбирать, кому жить, а кому умирать, ожесточили его, состарили его раньше времени, и теперь он сам, даже в размышлениях, называл себя стариком. Но вот сейчас…
Быстро закончив сортировку, врач бросился в операционный покой.
— Вацлав Карлович! Ты освободился?
— Федя, чего ты? — высокий горбоносый мужчина, казалось, устал даже больше Цорна.
— Раненный здесь есть, Ваца… — тихо сказал лекарь.
— Здесь их сотни, Федя, коли не тысячи. — усмехнулся его собеседник.
— Я-то знаю, Ваца, знаю! — покачал головой Цорн.
— Извини, Федя, устал. Пятая операция закончилась. — развёл руками горбоносый.
— Понимаю, но можешь ещё одного прооперировать, Ваца? — заглянул в лицо приятелю врач.
— Что такое? Знакомый?
— Нет, просто показалось, что так надо.
— Что? Тяжёлый? — сузил глаза хирург.
— Я сначала думал, мертвец уже, а вот он… Пуля у него в голове, глаз вытек, лошадь его помяла — плечо раздроблено, бедро ещё…
— Ох, ты! Как же… — развёл руками Вацлав.
— Ты сможешь, Ваца! — очень твёрдо произнёс лекарь, — Только ты и сможешь!
— Что ты говоришь, Федя? — с болью ответил ему собеседник, — Ты не слышал, что ли — у меня на столе Венгер умер!
— Слышал, друже! — Цорн приобнял его, — Но знаю, что старший лекарь Немечек сделает всё, чтобы спасти больного! И коли не вышло, значит, такова воля Божия! Прошу тебя, попробуй.
— Федька… — скривился хирург, — Ладно, давай его во вторую… Попробую!
⁂⁂⁂⁂⁂⁂
— Как Ваше самочувствие, Матвей Степанович? — Суворов наклонился к самому лицу Соломина, забинтованному словно мумия.
— Александр Васильевич? Мы победили? — едва прошептал генерал.
— Победили, победили, Матвей Степанович! — улыбнулся генералиссимус, — Французы разбиты полностью.
— Моро?
— Ушёл он, догнать их не вышло. Но ты, Матвей Степанович, молодец! Молодец! Как ты себя чувствуешь?
— Где я? — не ответил на вопрос Соломин.
— В госпитале. С тобой всё хорошо. Врачи говорят — жить будешь!
— Хорошо! Воды! — прохрипел Матвей.
Служитель тихо отодвинул Суворова и напоил раненного.
— Как дела в армии? — напившись Соломин стал активнее.
— Неплохо, мальчик мой, даже хорошо! — улыбнулся Суворов, — Порох теперь у нас есть, пушек теперь почти вдвое больше.
— А потери, Александр Васильевич? Потери? Моих-то сколько полегло… — вцепился в одеяло раненный.
— Ну, душа моя, не так всё и грустно. Да, погибло у нас чуть больше десяти тысяч, ранено почти двадцать тысяч, но наши лекари божатся, что десять тысяч человек за месяц они точно в строй поставят! Много полегла, да, однако, у французов дела сильно хуже — только убитых мы насчитали больше восемнадцати тысяч, да ещё почти тридцать восемь тысяч у нас в плену, из них больше половины ранены.
— Кто погиб, Александр Васильевич?
— Из генералов-то? Вот Саша Венгер умер. Горе большое. — покачал головой полководец, — Бригадир Соломонов пал… Из твоих, полковников Савицкого и Розена убило… Да, Николай Карлович Боунапарт тоже ранен, но легко.
— Сильно мою дивизию потрепали?
— Да, почитай половина наших потерь — твои, Матвей Степанович. Моро на тебя главный удар направил, да ты выдюжил! Герой, герой, помилуй Бог!
— Герой… Да, коли бы Венгер не ударил, не сдержал бы!
— А кто бы сдержал, Матвеюшка? Коли бы вся французская кавалерия ударила, то и я бы не сдержал! Но уж пехоту ты их так потрепал, что любо-дорого посмотреть! Никак бы Боунапарту и Коновницыну так просто разгром Моро не удался, коли бы ты половину французов не перемолол, да!
— А австрийцы-то подошли? Всё по плану вышло?
— Нет, батюшка Матвей Степанович! — сморщился Суворов, — Не по плану всё вышло! Сами справились. А эрцгерцог токмо утром явился, да ещё и со вздорными обвинениями — дескать, нарушили мы диспозицию, составленную гофкригсратом и утверждённую императором Францем.
— И что теперь?
— Стоит в половине перехода, да требует поделиться трофеями! Наглец!
— И что же дальше?
— Дальше, душа моя, будет только хуже!
⁂⁂⁂⁂⁂⁂
— Слушай меня внимательно, Юрий Григорьевич! — адмирал Ушаков пристально смотрел на полковника Сухотина, — В Неаполе сейчас полное безобразие творится. Король и королева бежали от французов на Сицилию вместе с оставшейся у них армией, бросив свою столицу и всю Кампанию[4] на произвол судьбы. У Жубера[5] сил контролировать всё королевство недостаточно, затеял он Партенопейскую республику[6], но у местных революционеров поддержки народа нет вовсе.
В королевстве орудуют повстанцы во главе с кардиналом Руффо[7], уполномоченным на управление королём Фердинандом, но и у них сил и с французами бороться и порядок навести нет. В общем, везде пожары, грабежи да насилие. Сам кардинал пишет мне, просит помочь спасти хотя бы сам Неаполь.
— Авторитет русского оружия после Вашей победы над французами у Пантеллерии, Фёдор Фёдорович, поднялся на прежде недосягаемую высоту. — кивнул Сухотин, — Как же, Мелас разгромлен, Рим пал, Папа перевезён в Авиньон, адмирал Нельсон получил по носу от Трюге и спрятался в Палермо, испанцы сидят тихо, словно мышь под веником, опасаясь, что Ней захватит Валенсию и двинется на Мадрид, а русские французов бьют!
— Льстишь мне зряшно, Юрий Григорьевич! — с усмешкой отмахнулся генерал-адмирал, — Побили-то мы французов, побили, да совсем легко — ушли они без больших потерь, просто отогнали их, но ведь Сардинию-то с Корсикой дикие галлы удерживают, и серьёзно бить их у нас пока не выходит. Трюге слишком опасный соперник.
Для Руффо
