Зимняя бегония. Том 2 - Шуй Жу Тянь-Эр
Спектакль уже подходил к концу, а господин Сунь все разглагольствовал о тесной связи между центральным правительством и армией семьи Цао. Сунь Шансян и Лю Бэй, взявшись за руки, ступили в комнату новобрачных. Тут дахуалянь, игравший Сунь Шансян, вдруг перестал имитировать тонкий женский голосок и вернулся к своей привычной манере, громко рявкнув на Лю Бэя:
– Благородный человек! Прошу следовать за мной! Ва-ха-ха-ха-ха! – И все на сцене и в зале подпрыгнули в испуге!
Господин Сунь обалдел, все льстивые речи мигом вылетели у него из головы. Командующему Цао стало очень весело, он захохотал, вторя смеху дахуаляня, и громко крикнул, приглашая Шан-лаобаня к себе. Господин Хань же был сдержаннее в своем веселье.
Шан Сижуй быстро снял грим, избавился от украшений для головы и, переодевшись в халат и куртку на подкладке, пришел повидать командующего Цао. Боясь, как бы его не узнали, Шан Сижуй укутал половину лица шерстяным шарфом и быстрым шагом прошел сквозь зал. Сегодня он надеялся воспользоваться присутствием важных людей, чтобы пожаловаться им на запрет «Записок о прячущемся драконе». Командующий Цао имел вспыльчивый нрав, стоит ему услышать такую новость, как он наверняка хлопнет по столу со злости. Некоторые гражданские чиновники, отвечавшие за культуру, очень его боялись.
Шан Сижуй бросил взгляд на Чэн Фэнтая, но ничего ему не сказал. Он вежливо поздоровался с господами Сунь и Хань и с благовоспитанным видом уселся на стул, подставленный ему кем-то из свиты. Шан Сижуй говорил, только когда к нему обращались, нисколько не торопясь с жалобами.
За разговором выяснилось, что господин Хань, хотя по виду и не скажешь, – страстный театрал, и с Шан Сижуем у него завязалась непринужденная беседа. Он упомянул, что на шестнадцатом году образования Китайской Республики [126] слышал выступление Шан Сижуя в Гуанчжоу и с тех пор считает его своим старым другом. Все слушали его с улыбкой, только Фань Лянь вдруг изменился в лице, закатив глаза, он бросил на Чэн Фэнтая многозначительный взгляд. Чэн Фэнтай же так и не понял, что он имел в виду.
– Как раз в тот год я и перешел на амплуа дань, вы видели мое последнее выступление в роли ушэна! – с улыбкой сказал Шан Сижуй. – Тогда моих сяодянь можно было только слушать, манера исполнения никуда не годилась.
Господин Хань ответил:
– Не стану скрывать от Шан-лаобаня, мне всегда нравились ваши ушэны. Хоть вы и были молоды, уже тогда отличались превосходным мастерством. Потом только и было слышно о Шан Сижуе, первом исполнителе дань, я прикидывал и так и эдак, все пытался понять, о каком Шан Сижуе идет речь, я ведь знал только Шан Си-эра, играющего шэнов! Никак не мог соотнести его с вами!
Прежнее имя Шан Сижуя позабавило Чэн Фэнтая. Простоватое и наивное, несколько ребячливое, оно, впрочем, вполне соответствовало нраву Шан Сижуя. Однако сам Шан Сижуй испытывал неловкость при звуках своего старого имени, оно скорее походило на молочное имя маленького ребенка [127], нисколечко не серьезное, совершенно неказистое. Он даже укорял приемного отца за недостаток учености, раз тому потребовалось целых десять лет, чтобы придумать сыну такое сценическое имя.
Шан Сижуй добавил:
– Хоть я и прославился в амплуа дань, когда я состарюсь и голос мой огрубеет, придется мне вновь вернуться к амплуа шэн. Ни за что нельзя лишаться искусства, с которого я начинал свой путь.
Господин Хань заботливым тоном осведомился у него:
– Однако до того как приехать в Бэйпин, я слышал, что Шан-лаобань исполнил недавно роль шэна? «Записки о прячущемся драконе», верно? Я опоздал, если представится еще возможность послушать, прошу сударя Шана пожаловать такое удовольствие для моих ушей.
Наконец Шан Сижуй завел разговор в нужное для себя русло, поджав губы, он легко усмехнулся:
– Скорее всего, больше мне ее не спеть.
Фань Лянь и командующий Цао, не сговариваясь, обернулись к нему.
– В газетах пишут, что эту пьесу могут запретить.
Фань Лянь изумленно вскрикнул. Командующий Цао сплюнул:
– Что это за сукин сын скажет запретить, и ее сразу запретят! Старик еще ее не видел!
Господин Хань помолчал, затем проговорил с улыбкой:
– Шан-лаобань нашел нужного человека для своего дела! Этот господин Сунь имеет вес. В последние годы пекинская опера совершенно вытеснила куньцюй, однако и западные драматические пьесы набирают популярность с каждым днем, искушая сердца молодежи и укрепляя свое влияние. Если так пойдет и дальше, вполне может настать день, когда гость одурачит хозяина, мы потеряем и цзинцзюй, и тогда всем нечего будет играть! – Затем он повернулся к господину Суню: – Господин, вот скажите, куньцюй и пекинская опера – развлечение для нас, китайцев, как можем мы сами себя и притеснять, чтобы выгоду из этого извлекли иностранцы?
Командующий Цао молча прихлебывал чай. Взгляд Фань Ляня лихорадочно бегал.
Господин Сунь издал пару смешков, словно его осенило:
– Мы вместе с господином думаем одинаково! Пусть старший и младший братья и ссорятся внутри, но вне дома должны защищать друг друга, хватит с нас всяких дрязг. Сплоченность и совместная работа ценятся превыше всего. Раз уж мы оба подумали об одном и том же, дальше нам легко будет все уладить. Господин может совершенно успокоиться!
При этих словах командующий Цао невольно изменился в лице. Фань Лянь призадумался. Шан Сижуй, который дорожил и цзинцюй, и куньцюй, не смог удержаться и вмешался:
– На самом деле не может быть и речи о том, что пекинская опера вытеснила куньцюй, у каждой свои достоинства. Просто в куньцюй мало новых пьес, вот сегодня и кажется, что она отжила свое.
За разговором об опере двое господ обсуждали свои дела, а Шан Сижуй и в самом деле ратовал за искусство. Хоть Чэн Фэнтай и не понимал всего, однако уловил, что беседа этих двоих ни капельки не совпадает со словами Шан Сижуя. Все за столом тихонько рассмеялись, Шан Сижуй покраснел и сказал:
– Тогда попрошу господина Суня позаботиться обо мне! Мне нужно еще выйти на поклон к публике, прошу уважаемых господ посидеть немного, вынужден вас покинуть.
Даже во время поклона зрителям Шан Сижуй все еще стоял красный от смущения. Он совершенно не был силен в том, чтобы пускать в ход
