Зимняя бегония. Том 2 - Шуй Жу Тянь-Эр
На сцену поднялся ведущий, отвесил зрителям глубокий поклон, а затем объяснил правила следующего представления. Оказалось, что молодые актеры будут только изображать персонажей, озвучивать их станут голоса за кулисами, и зрителям предстоит угадать, чей голос сейчас звучит.
Первый ребенок в пурпурной маске [107] шагнул вперед и запел, это оказался отрывок из хэнаньской оперы «Хуа Мулань» [108]. Зрители гадали: кто-то ставил на Шицзю, кто-то на Юань Лань, иные подумали на Юй Цин. Но когда огласили правильный ответ, вопреки ожиданиям оказалось, что это был Шан Сижуй.
Чэн Фэнтай взглянул на выдающегося поклонника Шан Сижуя Фань Ляня. Тот лишь покачал головой:
– Я тоже никогда не слышал, чтобы он так пел. Он всегда любил скрывать способности, чтобы неожиданно продемонстрировать их и изумить всех.
Чэн Фэнтай закивал:
– А я давно говорил, проказник!
Следующими вышли два мальчика: один в белой маске, другой в золотисто-желтой [109], попеременно они исполнили «Проводы в восемнадцать ли» из шаосинской оперы «Лян Чжу» [110], голоса звучали мягко и обволакивающе, это оказались Юй Цин с Шицзю. Юй Цин специализировалась на куньцюй, а в куньцюй, как и в шаосинской опере, требовалась четкая артикуляция, так что вывод напрашивался сам.
Затем последовала хунаньская опера под барабан [111] «Лю Хай рубит дрова» [112], и публика сразу разгадала, что такая озорная сценка непременно должна быть задумкой Шан Сижуя. Шан Сижуй откликнулся из-за кулис:
– Ах! Уважаемые господа и дамы обладают, должно быть, духовным зрением, верно, это я спел!
Хунаньская опера хуагуси схожа с хэнаньской, здесь требуется петь настоящим голосом. Многие впервые услышали, как Шан Сижуй выступает со своим истинным мужским голосом, и его простой юношеский тембр, близкий к народу, так всех покорил, что публика сошлась на мнении: одно это выступление стоит денег, потраченных на билет. Но вот кто такая старшая сестрица Ху, никто так и не понял. Бессмысленные обсуждения продлились битый час, чиновники на втором этаже тоже не удержались и принялись шушукаться. Фань Лянь сомневался в своих предположениях, обменялся парой суждений с подругой, но к единому мнению они так и не пришли.
Чэн Фэнтай не сдержал усмешки, он-то знал правильный ответ, вот только другим говорить не стал.
И в самом деле Шан Сижуй за кулисами стыдливо проговорил:
– Старшая сестрица Ху – это тоже я, везде был я!
Он так стремительно переходил от мужского тембра к женскому, не давая себе ни мгновения передышки, что неудивительно, что никто не смог этого понять. Чэн Фэнтай уже слышал, как Шан Сижуй выступал сам с собой, «Лю Хай рубит дрова» – это еще пустяк, но вот «Склон Уцзяпо» был вершиной его мастерства. Шан Сижуй исполнил роль и мужа, и жены, сам с собой заигрывал, сам себя прерывал, а затем сам на себя бранился, чувства его то нарастали, то обрушивались вниз, он то был счастлив, то скорбел – жизнь так и била ключом из этой его сценки. Чэн Фэнтай сказал тогда:
– Раз уж ты можешь сам исполнять все роли, зачем тебе еще труппа «Шуйюнь»? Не лучше ли взять все на себя одного?
Шан Сижуй всерьез задумался над его вопросом, затем ответил:
– Нехорошо это, если все время так петь, можно и с ума сойти.
Чэн Фэнтай подумал: «Чего тебе бояться? Ты и так недалеко ушел от безумия».
Очередь дошла до последнего мальчика в синей маске [113], выйдя вперед, тот упер руки в боки, и музыка резко оборвалась. Во внезапно наступившей тишине зрители никак не могли понять, что за сценка это будет, как вдруг раздался оглушающий рев:
– Вышел я из восточных ворот и на запад пошел, по пути повстречал человека, что собаку кусал. Он схватился за голову пса и ударил кирпич, а кирпич взял – и цап его! Старший дядя и дядя второй – все дядьки ему, столик высокий, скамейка низка – все из дерева. Едет повозка, колеса все крутятся, а петухи яйца не стали нести; даже змеям без ног под силу бежать, погреб с колодцем сколько ты не толкаешь, не сдвинутся с места!
Ясно было, что так звучно и мощно, так протяжно могли исполнять только отрывок из циньских арий [114], однако исполнитель не рассчитал сил, и к концу голос его охрип и сорвался. Услышав народную песенку из родных краев, командующий Цао так развеселился, что не мог и вздохнуть, принялся кричать «Хорошо!», он почувствовал знакомый дух циньской оперы в этом исполнении. У Чэн Фэнтая в ушах зазвенело. Окажись они среди высоких гор и крутых утесов, стоило затянуть эту песенку на одном горном пике, как с другого на звук тут же набежали бы девицы. Наверняка даже в Телине[115] слышно было сегодняшнее представление. Кто, кроме Шан Сижуя, мог петь с подобной дикостью?
Однако эту дикую и необузданную сторону Шан Сижуя видел только Чэн Фэнтай. В глазах прочих зрителей он представал изящным и прелестным исполнителем дань, а когда время от времени не в силах был сдержать свою мужскую природу и играл сяошэней[116], делал это с тем же очарованием и гибкостью. Для друзей Шан Сижуй был мирным и воспитанным человеком. Никто из них не мог и вообразить, что Шан Сижуй и этот вольный исполнитель циньских арий как-то связаны, все наперебой ставили на ушэнов и лаошэнов из труппы «Шуйюнь».
Фань Лянь, завидев довольное выражение лица Чэн Фэнтая, словно на сцене засияло его сокровище, не сдержал смеха:
– Ну хорош! Это точно не может быть он!
Обернувшись к нему, Чэн Фэнтай вскинул бровь:
– Э?
Фань Лянь сказал:
– Люди, не обученные циньским ариям, не могут поднять голос так высоко, оплошать проще простого. К тому же это вредит голосу. Он поет дань, обязан беречь себя.
Чэн Фэнтай проговорил:
– Беречь себя – это вообще что? Как по мне, он только и делает, что бесчинствует, откуда ему знать, что такое беречь себя?
Зрители так и не разгадали, кто же пел, и в один голос начали упрашивать актера показаться. Наконец из-за кулис вышел Шан Сижуй, он по-прежнему был в облачении принцессы Дайчжань, в женском наряде кланяться ему было не с руки, а потому он присел, махнув платочком через плечо, как это делали маньчжурки, и сказал с улыбкой:
– Виноват, милостивые государи, и вновь это оказался я.
Обманутые зрители тут же принялись освистывать Шан Сижуя, на все лады его стыдя, однако и подарков на сцену полетело
