Зимняя бегония. Том 2 - Шуй Жу Тянь-Эр
Чэн Фэнтай самодовольно взглянул на Фань Ляня. Тот прикрыл смущение вспышкой гнева:
– Он совсем себя не бережет!
При звуках местного говора у командующего Цао на сердце распустились цветы от восторга, и он приказал адъютанту, чтобы чуть позже Шан Сижуя пригласили к ним в ложу на чай.
Затем последовала пьеса «Дракон и феникс – предвестники радостного события» [117], где актеры менялись амплуа. Поскольку Шан Сижуй прославился как исполнитель ролей дань, на сей раз он выступил в амплуа шэн, что считалось для него перевоплощением. И все же, как ни крути, а любая роль давалась ему с такой легкостью, что и перевоплощений для него не существовало. Актрисы из труппы «Шуйюнь» сыграли Цяо Сюаня [118], Чжоу Юя [119] и прочих, Юй Цин достался Лю Бэй [120], а Шан Сижую – Чжао Юнь [121]. На сей раз представление шло своим чередом, от либретто они не отходили – ничего такого, что могло бы удивить публику. Все потому, что актрисам непривычно было петь грубыми голосами, если они исполнят оперу точно в соответствии с либретто, это уже, считай, большое достижение. Шан Сижуй тоже не осмеливался выкидывать всякие штучки, боясь, как бы не перехитрить самого себя и не опростоволоситься.
Когда Лю Бэй входил в храм Ганьлусы [122], два одетых на европейский манер господина подошли к командующему Цао. Сперва командующий и вовсе не обратил на них внимания, но заметив одного из них, хоть и не встал, разумеется, чтобы поприветствовать, но все же сел прямо, весь подобравшись, словно собрался вступить с ними в схватку. Чэн Фэнтай и Фань Лянь были людьми смышлеными, всегда глядели в оба и держали ухо востро, а потому сразу сообразили, что надо уступить места. Тем временем господа подошли совсем уже близко. Первый, с густыми бровями и большими глазами, выглядел на редкость энергичным, второй, с очками на переносице, казался человеком культурным и благовоспитанным. Первого Фань Лянь узнал: это был высокопоставленный чиновник из Нанкина по фамилии Сунь, а вот второй господин в очках казался совершенным незнакомцем, никогда они не встречались прежде.
Командующий Цао остановил шуринов, не позволив им уйти, он надеялся, что в присутствии посторонних удастся избежать острых разговоров с господином Сунем. Господин Сунь разгадал его замысел и, после того как все обменялись приветствиями и представились друг другу, сказал со смехом:
– Вот уж не ожидал встретить здесь господина Фаня и господина Чэна, вы все родня, пришли вместе насладиться спектаклем, а некий Сунь, выходит, вам помешал.
Фань Лянь изучающе взглянул на лицо командующего Цао, тот казался отстраненным, однако не похоже было, что он собирался выдворять нежеланных гостей. Поспешив разразиться словами вежливости в ответ на похвалу, он приказал сопровождающим принести еще два стула для господ.
Командующий Цао уселся посередине, по правую руку от него разместились Чэн Фэнтай и Фань Лянь с девушкой, а слева – господин Сунь и господин в очках, фамилия его была Хань.
Чэн Фэнтай шепнул Фань Ляню:
– Этот господин Хань…
Фань Лянь как раз находился в раздумьях. Когда господин Сунь представлял господина Ханя, то назвал лишь его фамилию, не упомянул ни полного имени, ни должности. За подобной таинственностью наверняка скрывалась какая-то история [123]. В семье Фань было немало отпрысков, служащих сейчас чиновниками, и Фань Лянь разбирался в политике и правительственных кругах намного лучше Чэн Фэнтая, а потому сказал:
– Кажется мне, это человек непростой. Не будем много болтать, наше дело слушать представление.
С этим словами он подлил чаю своей девушке, и двое влюбленных обменялись нежными взглядами.
Господин Сунь, видимо, принялся посвящать господина Ханя в немеркнущие подвиги командующего Цао. В его устах разбойник, разбогатевший на раскопке могил, превратился в стража государства, что уничтожает злодеев и обеспечивает народу мирную жизнь. Господин Хань выслушал его весьма сдержанно, а когда господин Сунь наконец закончил болтать без остановки, кивнул с улыбкой и проговорил:
– Имя командующего Цао гремит в ушах подобно грому, давно наслышан о его прижизненных достижениях, покорный слуга очень вами восхищается!
Командующий Цао кивнул в ответ, по-прежнему сохраняя холодный вид. Господин Сунь принялся рассказывать господину Ханю о том, как в год переворота командующий Цао прекрасно сориентировался в ситуации и полностью перешел на сторону центрального правительства. Командующий Цао возражать не стал, поскольку смена флага была правдой. Господин Хань же поправил очки и улыбнулся:
– У командующего Цао нет ни отца над ним, ни собачьего отродья в подчинении, ваш сын на стороне командует ста восьмьюдесятью тысячами солдат и конницей, а у командующего достаточно свободного времени, чтобы прийти сегодня и послушать оперу сударя Шана. Подобную удачу не выменять ни на один высокий пост.
Командующий Цао едва заметно усмехнулся краешками губ. Сто восемьдесят тысяч солдат и конница хотя формально и не подчинялись ему, на деле же оставались в распоряжении семьи Цао, и командующий ужасно этим гордился.
Глаза господина Суня сузились, он окинул взором лица господина Ханя и командующего Цао и сказал со смехом:
– Старший молодой господин Цао унаследовал от отца его нрав, всем сердцем он служит родине, защищает наши земли и подавляет бунт, председатель комитета [124] может не беспокоиться.
В каждой фразе, каждом слове Чэн Фэнтай расслышал укол, направленный на соперника. Господа Сунь и Хань были то ли друзьями, то ли врагами, отношения их казались тайной. Фань Лянь, в конце концов, был коммерсантом, состоявшим на государственной службе, больше всего он заботился о собственном благосостоянии и никогда не становился рабом своих увлечений. Притворился, что всеми помыслами души он устремлен к сцене, но давно уже не слушал представление, а только и делал, что следил за скрытой битвой господ Суня, Ханя и командующего Цао.
Тем временем на сцену вышел дахуалянь, игравший обычно амплуа цзин, сегодня он исполнял Сунь Шансян [125]. Ему было уже за пятьдесят, весь круглый и полный, он отличался могучим телосложением. Для всех исполнителей хуалянь характерно широкое крупное лицо, ходила про них даже такая шутка: «Слезу, что в прошлом году пролил из тоски по любимой, сегодня только стер с уголка губ». Вид его в красном платье, с румяным и напудренным лицом, внушал некий ужас. Стоило ему появиться на сцене, как зрители тут
