Бренная любовь - Элизабет Хэнд
– Впервые слышу эту легенду, – тихо произнес он в ответ. – Должно быть, она очень древняя.
– Не такая уж и древняя. – Женщина повернулась к нему: глаза ее были широко раскрыты, щеки белы. – Я и есть та королева.
– Как…
Сзади раздался щелчок дверного замка. Рэдборн обернулся и увидел доктора Лермонта. Лицо у него было мрачное; в руке болталась большая связка ключей.
– Мистер Комсток, будьте так любезны, давайте побеседуем в моем кабинете. У мисс Апстоун, полагаю, на сегодня было достаточно визитеров.
– Да, конечно. Прошу прощения, видите ли…
Доктор Лермонт повелительно кивнул головой на дверь. Женщина отдернула руку, выпустив пальцы Рэдборна, и порывисто повернулась к Лермонту.
– Почему ты не отдаешь его мне? Трус! Трус! Ты меня боишься! Вы все боитесь…
Доктор Лермонт, отстранив Рэдборна в сторону, подошел к ней.
– Уходите, мистер Комсток! Если вы мне понадобитесь, я позову.
– Да… Да, конечно.
Рэдборн вывалился в коридор. Дверь за его спиной с грохотом захлопнулась. Женщина что-то закричала, но слов он не разобрал. Затем раздался голос доктора Лермонта – и горький смех Эвьен Апстоун.
– Мисс Апстоун, прошу вас…
– Я не буду это пить! Я отказываюсь…
– …должны это принять, мисс Апстоун, от этого зависит ваше здоровье…
– …умоляю, нет… Где Фэнси?
Послышались звуки борьбы, ненадолго все стихло, потом раздался тихий возглас и плач.
Рэдборн привалился к стене. Он потрогал щеку и взглянул на свои пальцы: кончики окрасились алым.
Кровь, подумал он с ужасом. Сумасшедшая его оцарапала!
Однако, поднеся пальцы к лицу, он учуял запах льняного масла.
Я – художница.
Рэдборн поднял глаза. Из палаты Эвьен Апстоун не доносилось ни звука. Коридор был залит октябрьским солнцем, однако Рэдборн явственно ощущал вокруг мглу и холод. Он припомнил услышанные несколько минут назад мужские голоса.
Лермонт придет, оставь ее!
– Суинберн, – проронил он вслух, развернулся и побежал вниз.
Поэта он нашел в глубине дома, в длинной галерее с несколькими кожаными креслами и высокими окнами, обращенными на юго-запад. Щуплый рыжеволосый человечек стоял в дальнем углу у окна и смотрел на мыс, увенчанный развалинами башни. Рэдборн молча наблюдал за ним с порога. Через минуту Суинберн, не оборачиваясь, заговорил:
– Вы знали, что это место проклято? – На полах его тяжелой темно-зеленой накидки запеклась грязь и лесной опад. – Здесь никогда не рождались невинные дети: лишь ублюдки и гермафродиты. – Он вдруг обернулся. – А вы кем будете, мистер Комсток?
Рэдборн, стиснув кулаки, подошел к нему.
– Кто эта женщина? Почему она здесь? Как тут оказалась?
– Как она тут оказалась? Как?! – заверещал Суинберн. – Спятила, вестимо! А вы как тут оказались, сэр?
Без всякого предупреждения он сделал вид, будто хочет кинуться на Рэдборна с кулаками, затем резко вильнул в сторону и плюхнулся в кресло, кутаясь в свою накидку. Рэдборн изумленно уставился на него, затем подошел к окну. Впервые он заметил в нескольких сотнях ярдов от особняка маленький домик. За его спиной часто и мелко дышал Суинберн.
– Зачем вы сюда приехали? – спросил наконец Рэдборн.
– Как же, пекусь о вашем благополучии!
– Кто второй?
– Берн-Джонс. Мой бывший друг. Я много лет его не видел и никак не ожидал увидеть здесь. Он прибыл на том же поезде, что и вы, но в неисправном вагоне, и сюда добирался с приключениями.
– Она… – Рэдборн помедлил. – Она – его жена?
– Жена?! – Светлые глаза Суинберна изумленно распахнулись. – Ну что вы! Он женат на Джорджи.
– Тогда кого она звала? Другого мужчину? Своего мужа?
Суинберн пришел в замешательство, затем издал пронзительный радостный возглас.
– Фэнси! Он про Фэнси!
Поэт не сразу сумел взять себя в руки.
– Это ее пес, – наконец пояснил он.
Его выцветшие рыжеватые волосы скрылись под воротом накидки: он сгорбился и закинул ноги на подлокотник кресла. Вид у него был столь хрупкий и уязвимый, что Рэдборн испытал укол совести: вот ведь привязался к больному человеку! Однако, когда этот щуплый человечек заговорил, тон у него был резкий, грубый и дразнящий.
– Она – любовница Берн-Джонса, – заявил он. – Его «муза», сказал бы он, его «зазноба»… – Он прямо-таки выплюнул последнее слово. – Помимо прочего, она художница. Творец. Лермонт это поощряет – думает таким образом привязать ее к себе, но этому не бывать, не бывать!
Он истерически захихикал. Рэдборн настороженно кивнул.
– Да… Она говорила. И я видел у нее в палате мольберт… – Он показал пальцем на потолок. – Я спал у себя и проснулся от криков. Решил проверить, не стряслось ли что. В Америке я тоже работал в лечебнице для душевнобольных. Пациенты издавали небольшой журнал, и я им помогал в этом деле – потому Лермонт меня и нанял. Я решил, что в Сарсинмуре мне предстоит заниматься тем же самым. Мол, здесь проходит лечение некий художник. Доктор Лермонт написал мне письмо с предложением работы.
Рэдборн извлек письмо из нагрудного кармана и протянул Суинберну. Тот не соизволил его взять, лишь подался вперед и сощурился.
– У вас все хорошо, мистер Комсток? – Он задрожал и вновь закутался в свою накидку. – Вид у вас болезненный. Это все холод… проклятый холод, от которого здесь нет спасенья. Он сжирает человека. Вы же видели каргу, которая помогает ему по хозяйству.
Рэдборн понял, что письмо не возьмут, и наконец спрятал его обратно в карман.
– У меня все прекрасно, – холодно проговорил он. – Однако я хотел бы понять, зачем вы сюда явились, сэр. На лечение?
Суинберн визгливо рассмеялся.
– Лечиться надо не мне!
– Берн-Джонсу, стало быть?
Рыжеволосый человечек еще сильнее съежился, утопая в своей накидке.
– Не глупите. Он приехал повидать ее. Он не может с ней расстаться – не желает, хотя на кону его душа! Но уж кого-кого, а Неда безумцем никто не назовет.
– А женщина?
– Она страдает от душевного томления: воздух нашего мира ей не годится. Несколько месяцев она провела в «Поляне» – слыхали про это место? Женская лечебница, рекомендую посетить – прелюбопытное заведение!
Суинберн сел, глаза его сияли. Руки бегали по полам зеленой накидки, как две белые мышки.
– Лермонт нашел ее там и познакомил с Недом. С тех пор она его мистериарх; он утверждает, что не может без нее работать, однако мысли о ней сжирают его душу. В этом доме все норовит тебя сожрать.
Он покосился в окно на силуэт крепости на соседнем мысу.
– Sublata causu, tollitur effectus. Устраните причину – исчезнет и болезнь. Вот Лермонт и привез ее сюда. На словах он желает ей добра: якобы здесь она в безопасности. Глядишь, и исцелится от своего недуга.
