Зимняя бегония. Том 2 - Шуй Жу Тянь-Эр
Шан Сижуй частенько мог видеть этих цветущих, сверкающих красками женщин на вечерах, где играли в мацзян, было среди них и немало горячих его поклонниц, которые покупали ему подарки на деньги, заработанные собственным телом. Привело это к тому, что отношение Шан Сижуя к ним сложилось неоднозначное. С детства он исполнял пьесы, где пелось: «Невинность девушки всего превыше в этом мире, его покинуть в чистоте – невиданная честь и счастье», из чего вытекало, что потерявшая невинность девушка становится женщиной второго сорта, да и вообще теряет право зваться женщиной в этом мире. И все же были такие героини, как Лян Хунъюй [92], Ду-шинян [93] и другие проститутки, которых люди прославляли и спустя века. Шан Сижуй не мог этого понять, а потому решил и вовсе не задумываться. Со временем, пройдя через многое, он начал замечать за собой, что презирает только тех, кто кормится, не полагаясь на свои способности, кто слишком уж важничает без повода, а вот чем человек зарабатывал на пропитание, его нисколько не волновало, актерство ведь тоже считалось низкой профессией. Шан Сижую никогда не казалось чем-то неподобающим, если актрисы из труппы проведут ночь с каким-нибудь господином или баричем. Среди проституток время от времени находились те, кто играл на инструментах или исполнял оперу – и причем весьма недурно, таких он почитал. Шан Сижуй считал, что проститутки эти только и умеют, что играть в мацзян да спать с мужчинами, они находятся недостаточно высоко, чтобы умереть чистыми, и недостаточно низко, чтобы овладеть искусством привязать к себе мужчину. Неважно, чем они занимались, в любом деле оставались бы на дне, так что и упоминать их не стоит. Но сегодня он обнаружил, что кое-какие таланты у них имеются: столкнувшись с гневом Ду Ци, они осмелились все же таскать каштаны из огня, да еще не побоялись поранить нежные ручки об осколки фарфора, когда собирали деньги, и причем собрали все подчистую, ни гроша не оставили. Их талантом было зарабатывать деньги в любое время при любых обстоятельствах.
Шан Сижуй подумал: «Если однажды я не смогу больше петь или играть на цине, мне не прожить так, как им». В душе его поднялось необъяснимое облегчение вкупе с запоздалым страхом.
Как раз в десятый день нового месяца Чан Чжисинь уехал по служебным делам, и Цзян Мэнпин приехала в резиденцию Чэн погостить на несколько дней. Чэн Фэнтай отвез Чан Чжисиня на вокзал, а к вечеру вернулся домой вместе с Цзян Мэнпин. Вторая госпожа велела, чтобы на кухне приготовили побольше блюд для гостьи, сломав перед этим всю голову, пытаясь предположить, что же та любит.
Чэн Фэнтай вдруг вспомнил о трех «нет» Шан Сижуя: первое – он никогда не пел «Легенду о Белой Змейке» [94], второе – никогда не учил ши, цы, гэ и фу, и третье – не ел рисовые клецки из Нинбо. Все потому, что из-за «Легенды о Белой Змейке» Цзян Мэнпин и Чан Чжисинь сошлись, а Шан Сижуй тогда по глупости подыграл им, исполнив роль Сяо Цин [95], и в итоге пьеса стала предупреждением, Белая Змейка и впрямь ушла вслед за Сюй Сянем, а Шан Сижуя настиг оглушающий позор. Второе проистекало из тогдашней ссоры с Чан Чжисинем, который сказал ему: «Ты же толком и не учился, что ты можешь понимать на этом свете? А я вот выдающийся студент. Потому в том, что касается твой старшей сестры, мое мнение единственно верное, и ты должен меня слушать». А в доказательство своих слов показал стихи, которыми они обменивались с Цзян Мэнпин, – своеобразное свидетельство, что они даже больше, чем задушевные друзья. Шан Сижуй ужасно разгневался. Хоть он и отличался большой эрудицией и великолепной памятью и вполне мог стать вторым Юань Сяоди, образцом утонченного вкуса «грушевого сада», с тех пор он больше не желал разбираться в текстах. Третье же было совсем просто, рисовые клецки из Нинбо – самое любимое блюдо Цзян Мэнпин; всякий раз, как они шли в ресторан, она их заказывала, и Шан Сижуй съел их за компанию с Цзян Мэнпин столько, что теперь ему хотелось блевать от одного только запаха.
Вспомнив об этом, Чэн Фэнтай вдруг вмешался:
– Осталась ли у нас еще забродившая рисовая каша после Нового года? Приготовьте еще немного рисовых клецок из Нинбо.
Временами Чэн Фэнтай мог быть по-бабьи заботливым. Вторая госпожа по-прежнему ревностно оберегала его от женщин, и потому лишь мельком взглянула на него. Чэн Фэнтай рассмеялся:
– Разве жена двоюродного брата не из южных краев? На Новый год женщины и дети с юга очень любят есть рисовые клецки из Нинбо.
Вторая госпожа не очень-то хорошо разбиралась в пристрастиях южан и ничего больше не сказала.
Во время ужина Цзян Мэнпин и в самом деле больше всего понравился этот сладкий бульон, она съела даже две чашки, приняв его за основное блюдо. Вторая госпожа упомянула, что это блюдо приготовили специально для нее, и Цзян Мэнпин, сгорая от стыда, улыбнулась:
– Чжисинь всегда такой, только и знает, что беспокоиться обо мне, совсем не задумывается, удобно ли это другим. В Бэйпине забродившую рисовую кашу редко встретишь, да она и не такая сладкая, а в доме младшей двоюродной сестры ее готовят как надо, – когда она говорила это, глаза ее светились радостной нежностью, блистали так ярко, как капельки дождя, от нее исходила такая ласковость, словно вот-вот она обратится теплым ветерком.
Она считала, что во всей Поднебесной ее вкусы знает один лишь Чан Чжисинь. Думала, что именно он наказал приготовить для нее это блюдо. Однако она забывала, что существовал человек, чья ненависть к ней не уступала любви Чан Чжисиня, и ненависть эта навечно запечатлена в его сердце, вырезана в костях, она еще яростнее, чем та же любовь. Шан Сижуй всей душой ненавидел Цзян Мэнпин, раскаленным железом она оставила клеймо у него под грудью, и стоило ему услышать краем уха, ухватить краем глаза что-то, что касалось ее, рана эта вновь болела так, что он готов был выть от боли. А оказалось, что ненависть эта никакого места в жизни Цзян Мэнпин и не занимала. Не зная всех тонкостей дела, она, счастливая, пила сладкий бульон, а Чэн Фэнтай ощутил отчего-то необъяснимую тоску.
