Утро нового века - Владимир Владимирович Голубев
— Неплохо он себе возомнил… Ох, тестюшка-тестюшка… — покачал я головой, — Вот чего же так в свои фантазии-то верить? Ведь не дадут ему англичане ничего, даже если всё и срастётся, а военная фортуна — штука переменчивая… Моро тот же соврать не даст, да…
— Даже обещанного признания перехода колоний не дождётся! — согласился со мной Обресков-младший, — Коли Франция падёт, то король Георг всенепременно вспомнит про Новый Свет, а что английский владыка скажет, то тогда этот брат покойного короля, граф Прованский, и подтвердит.
— Так и представлял себя, Пётр Алексеевич… В Неаполе я не особенно и сомневался — всё же те же Бурбоны…
— Да уж, государь! Их от войны только Испания удерживала, а при таких раскладах вариантов просто не будет.
— Ещё кто? Папа Римский? — вздохнул я.
— Да, и все итальянские правители — шансов остаться в стороне у них просто нет. — развёл руками Обресков, — Не вставать же им за Францию?
— Моро вполне может воплотить многовековую мечту галльских королей Старого порядка — покорить весь Апеннинский полуостров. — усмехнулся я.
— Вот этого-то испанцы и опасаются — слишком уж Республика усилится. — подтвердил глава русской дипломатии.
— Португалия? — почти равнодушно спросил я у Обрескова.
— Португальский регент, принц Жуан, всеми силами старается избежать участия в войне, ибо совершенно справедливо опасается, что его государство при любом исходе сражений станет очевидной добычей для хищных соседей. Королевство его после победы коалиции будет либо испанской провинцией, либо английской колонией, государь…
— Но шансов уклониться от участия в коалиции у него нет?
— Именно так, государь! — твёрдо отвечал Обресков, — Гамильтон[12] лично занимается переговорами, а когда английский флот стоит в Лиссабоне, а испанский выражает этому удовольствие — куда может спрятаться португальский правитель? Наверное, принца Жуана уже принудили встать в строй. Думаю, что в ближайшие дни мы получим депешу об этом.
— Голландию никто и не спрашивает?
— Так, ведь слухи ходят, что старый штатгальтер давно мёртв, а все приказы отдаёт сам король английский Георг! — хитро усмехнулся мой соратник.
— Жив старый Вильгельм, жив! — улыбнулся я ему в ответ, — Сидит себе под охраной в Лондоне. В меланхолии только пребывает…
— Как же ему не грустить-то? Почитай, сам себя под арест посадил, дурень старый! — в сердцах ударил кулаком о ладонь мой дипломат, — Чего его угораздило в Лондон поехать? Дела у англичан не очень шли — вот и уцепились за такую идею! Кто сейчас может защитить небольшое, но весьма богатое государство? Сами голландцы-то в нынешние времена совсем поистаяли: флота почти нет, армия под немцами ходит, города разорены…
— Вот и поехал штатгальтер к родственникам, просить о поддержке. Куда ему ещё ехать-то было?
— К нам, государь! К главному кредитору и союзнику, который его старшего сына пригрел!
— Вот, умён ты, Пётр Алексеевич! — засмеялся я, — Чего же ты Вильгельма не убедил, а?
— Убедишь его… Вот и говорю — старый дурень! — горячился Обресков, — Прилюдно же завещал пост штатгальтера, вверенные ему земли Республики и все её колонии своему родичу, королю английскому Георгу! «Ибо только он сможет вернуть славу и силу Республики Соединённых Провинций!».
— Успокойся, Пётр Алексеевич! — я приобнял своего старого советника, — Слова его сейчас ничего не значат для самих голландцев, которые давно забыли, что у них есть штатгальтер, тем более для капстадцев или ост-индцев, занятых своими проблемами…
— Но государь, это сейчас завещание Вильгельма ничего не значит, а вот завтра англичане могут решить, что у них есть силы и тогда…
— Спасибо, мой старый друг! — мягко усмехнулся я, — Я понял, что ты хочешь мне сказать, и буду думать, как решить эту проблему. Но пока, довлеет дневи злоба его[13], Петя — продолжим готовиться к аудиенциям и всему этому сложному дипломатическому танцу. Итак, коалиция готова?
— Да, государь! Все страны Европы собрались воевать с Францией, уничтожить её силы, поставить на колени и растерзать… — поклонился мне Обресков.
— Ты очень поэтичен, Пётр Алексеевич! Теперь дело за нами?
— Да, государь. От нас хотят, чтобы Россия также стала частью этого союза. А что мы?
— А мы — не хотим, Пётр Алексеевич!
— Как же, государь? Когда они победят Францию, то мы станем следующей целью!
— Вот этого-то, друг мой, нам и надлежит всячески избегать. Однако, воевать сейчас для нас бессмысленно — это нисколько не отменит для нас опасность оказаться следующей целью англичан, а какие выгоды мы приобретём?
— Так что же делать?
— Франция, друг мой, далеко не та лёгкая добыча, которую видят в своих грёзах наши дорогие соседи. Их ждёт большой сюрприз, а мы будем готовить будущее!
⁂⁂⁂⁂⁂⁂
— Анри, мне нужна Ваша помощь! — голос Талейран вечно напоминал тайному русскому агенту лису, которая подкрадывается к зайцу. Таким грызуном в присутствии человека, которого парижская публика уже именовала не иначе как «господин первый министр», Файо себя в последнее время и ощущал. Тому нисколько не мешало и то, что хитрейший политик вёл себя с ним как с лучшим другом, а также проводил через ловкого адвоката все свои дела, включая и грязные.
— Да, дорого́й мой друг, конечно, я сделаю всё, что смогу! — с максимально возможным добродушием отвечал адвокат.
— Скажите, Анри, насколько Вы близки к русскому «серому кардиналу», этому господину Пономареффу?
У Файо сердце внезапно оказалось в горле — возможно ли, что он полностью раскрыт и его контакты стали известны французскому правительству?
— Что за странный вопрос, дорого́й мой Шарль? — удивился Файо, — Дела наши с Россией, естественно, никак не могли обойти и этого человека, но всё же не настолько, чтобы считать его своим приятелем. Ты же знаешь, что я в переписке с русскими министрами торговли Горшенниковым и юстиции Якубовичем, через своих конфидентов решаю разные вопросы с губернаторами русского императора. Так что, могу написать и Пономарёву. Что тебе угодно, друг мой?
Талейран с прищуром посмотрел на адвоката, отчего у того снова замерло сердце, потом, медленно роняя слова, произнёс:
— Мне хотелось бы обсудить позиции России в грядущей европейской войне, Анри… — после этой фразы повисла какая-то неестественная пауза, словно
